Американские девочки - страница 8

– А вообще-то кто такой Декс?

Сестра приняла человеческий вид, вытерла со лба пот и посмотрела на меня так, будто я полностью испоганила ей тренировку.

– Анна, ну серьезно, ты хоть когда-нибудь слышишь, что тебе говорят? Я месяцами рассказывала тебе о Дексе. Понимаешь, это мой бойфренд, именно тот, который последние две недели провел на съемках в Венгрии. Понимаешь? Тот самый бойфренд, который звонит мне каждый вечер в десять сорок пять. А? Никаких ассоциаций?

Она говорила сквозь зубы и откровенно врала мне, но, если я надеюсь еще хоть раз в жизни поесть, лучше не прикапываться.

– Откуда мне знать, с кем ты говоришь по вечерам? Я думала, что твой бойфренд – тот лысый европейский продюсер с крутой тачкой. А нам что, обязательно встречаться с Роджером?

– У того я просто одолжила машину, пока моя стоит в ремонте. А у Роджера, если хочешь знать, дела сейчас идут очень и очень неплохо. А если ты не хочешь знать, я все равно тебе объясню. Видела рекламный ролик «Бургер барн»? «Революция начинается сейчас»? Так вот, его Роджер сделал. А сейчас он снимает фильм об убийствах в Лос-Анджелесе, и пока получается красиво.

Под «красивым» она обычно понимала полную и бесповоротную нудятину.

– Ведь убийства так духоподъемны.

– Они часть жизни, – сказала она, словно я была полнейшей идиоткой из какой-нибудь параллельной галактики. – Я играю женщину, которую так и тянет в подобные места, и она сама не понимает почему. Как в «Головокружении» Хичкока, только у моей героини своего рода духовное родство с женщинами, которые приехали в Лос-Анджелес, да так и не сумели из него вырваться. И там идет чисто визуальный ряд, никто ничего не говорит.

Я сдалась и надкусила яблоко.

– Мертвые женщины, которые ничего не говорят. Исключительно в духе Роджера.

Роджер был как Эдгар Аллан По для тупых. Роджер снимал фильмы о женщинах, которые уже умерли или вот-вот умрут и которым, собственно, особо и нечего сказать миру, – сплошное клише, как и его стянутые в хвостик жидковатые волосы. Моя сестра встречалась с ним пять лет, и соответственно пять раз на Рождество и пять раз на День благодарения мы должны были покорно мучиться в его обществе. Он каждый раз – будто его кто спрашивал – не упускал возможности напомнить мне, до чего же общество потребления отвратительно по своей сути и как же это неэтично есть мясо, когда я, например, мирно просила передать мне соус. Он был даже не американцем, а поляком, что, по идее, должно было делать его более интересным, а в действительности делало его еще более тошнотворным. Когда Делия наконец-то его отшила, мы с папой, прыгая как ненормальные по всей в гостиной, станцевали джигу.

Я, видимо, улетела в воспоминания, поскольку неожиданно увидела Делию прямо перед собой.

– Готова?

Она заплела волосы во французскую косичку, обернула ее вокруг головы, намазала блеском губы и намотала на шею огромный шикарный белый шарф. Нет, все-таки безобразие, как мало ей надо для того, чтобы превратиться в настоящую красавицу.

– Конечно, – ответила я. – Дай только сумочку возьму.

– Купим маффинов, – сказала сестра. – У нас по дороге будет одна божественная кондитерская. Маффины там без глютена и без сахара, но ты этого и не заметишь. Я обожаю их черничные печеньки с семенем льна. Они для меня как крэк.

– В жопе дрэк, – сказала я, но тихо, потому что хотела есть.

На улице оказалось холодно; туман, или смог, или что это там было, так и не рассеялся. Живя в Атланте, я представляла себе Лос-Анджелес городом вечного лета, но этим утром здесь было весьма прохладно, а у меня с собой был только один тоненький жакетик, который я всегда надеваю в дорогу. Я втянула кулаки поглубже в рукава и крепко обхватила себя руками. Делия стояла и глазела на свою дверь. Ночью кто-то приклеил скотчем к двери белый конверт, на котором значилось ее имя. В квартиру никто не стучал, я была в этом абсолютно уверена. Почерк на конверте был мелкий, и имя Делии было написано заглавными буквами.