– Придумай хоть что-нибудь. Я тебя умоляю, – бормотал Непрокин. – Помнишь, как я тебя вытащил? У нас же целое дело с тобой получилось. Мы же с тобой…
– Приезжай. Будем решать…
Вот и весь разговор. Федор Ильич откинулся в спинку кресла, побежал взглядом по потолку, затем грузно поднялся. А вскоре уже сидел в кабинете Брызгалова и жаловался на жизнь.
– Представь, – пел он, заглядывая в глаза, – иду я с группой студентов, а этот бивень навстречу – и давай во всю глотку. При посторонних.
Непрокина от натуги заклинило, он покраснел, отвернулся в сторону и принялся беспрерывно чихать.
– Ну, зараза, – повторял он в перерывах, – ну погоди…
А когда его отпустило, продолжил:
– Так что вот так, Анатолий Егорович, выручай.
– Будь здоров, Федор Ильич…
– Ага, здоров, – краснея, выдавил тот из себя и вновь чихнул. – Это у меня после острова. Видать, просквозило…
Брызгалов поднял трубку, нажал клавишу переговорного устройства и произнес:
– Зайди на минутку.
Бросив трубку в гнездо, он встал из-за стола, подошел к окну и удивился. Почти что рядом – рукой достать! – тянутся к небу деревья, доносятся голоса прохожих с улицы, тогда как ему предстоит решить чужую проблему. Назвать ее своей язык не поворачивается, потому что непрокиных теперь хоть пруд пруди – не то что, допустим, в начале полицейской карьеры. Так уж получилось, что в судьбе молодого лейтенанта, Непрокин сыграл серьезную роль. Скажи он тогда в суде, что лейтенант на его глазах «окучил» рабочего парня дубинкой по шее – быть бы тому лейтенанту обычным зеком в ментовской колонии. Давно это было, а кажется, что вчера. Парень лежал на асфальте, закатив глаза и синея. Федя тогда вынул из сумки шприц, сделал инъекцию…
Щелкнула дверь, в кабинет вошел заместитель Игин – с блокнотом в руке, готовый записывать бредни и бежать хоть на край света. Особенно если это поручения особого характера.
– Вот какое дело, Игорь Олегович, – начал Брызгалов. – Потому что если не мы, то кто же нашему другу поможет. Ты посмотри на него, весь извелся. Надо помочь, непременно. На официальном уровне. Федор Ильич напишет заявление, а мы среагируем. – И к Непрокину: – Напишешь, Федя?
– Естественно, – ответил тот бодро. – Только вот как? Я не юрист всё же…
– Решим, – заверил Игин.
Брызгалов поднялся из-за стола:
– Вот и славненько. Преступник должен сидеть в тюрьме. Это аксиома.
Вернувшись домой от Лазовского, Марина впустую провела весь вечер. Блуждая по комнатам, она ругала себя последними словами. Ругать было за что. Лишь такая дубина – в статусе кандидата медицинских наук! – могла заявить об увольнении с работы. Заявить и теперь доказывать, что это у нее сгоряча, под давлением обстоятельств. Спрашивается, поверит ли суд, что ее шантажировали? То-то и оно, что не поверит, потому что она палец о палец не ударила, чтобы хоть как-то закрепить этот факт. А ведь нужно было всего лишь записать на диктофон, как Непрокин ее запугивал. Либо заявить об изнасиловании.
Марина брезгливо сморщилась. На подобное заявление она не решилась бы. Оставалось одно – подать иск и рыдать в суде до посинения.
Решив, наконец, что именно так она и поступит, Люберцева вошла в спальню и стала стелить постель. Здоровый сон – вот что ей нужно сейчас, чтобы сохранить бодрость духа, чтобы, как и раньше, выглядеть моложе собственных лет.
Однако лечь она не успела и встретила ночь в помещении для задержанных в отделе полиции. Марина лежала головой на столе и тихо плакала. Всё оказалось просто, как грабли. В дверь ее дома сначала позвонили, и Марина, как обычно, бросилась открывать, даже не спросив – кто там и кто такие. Это же так естественно – бежать к двери сломя голову. А когда в дом вошла толпа мужиков, то было поздно. Один из них сунул Марине под нос полицейское удостоверение.
