«Задыхаясь, я бежал от станции к дому… Передо мной, визжа от счастья, неслась Джульба, понимая, что бежит домой, но не чуя, что мы расстаемся».
Андрюша будет помнить о ней всю жизнь – как об истории первой любви и встрече с первым предательством. Много лет спустя он так и скажет: «предательство».
А тогда он напишет стихи:
Джульба, помнишь, когда в отчаянье,
Проклиная Баренбурга что есть силы,
Клялся тебе хозяин
Не забыть тебя до могилы?
Рассказ о Джульбе Вознесенский назовет «Первое стихотворение» – хотя это будет не совсем точно. О Джульбе все же не самое первое – в его тетрадке уже были другие детские опыты. И самый первый среди них про Бородино, «ревнивое подражание Лермонтову».
Есть еще два очень важных эпизода в воспоминаниях Вознесенского о жизни в Кургане. Один из них – про первый в жизни апельсин. О, сытой черствости иных времен не дано понять его вкуса! Что апельсин теперь – как семечки. Тогда же он был – несбыточная невидаль. И дело не в одной лишь оранжевости и кисло-сладости – уже сам запах апельсина способен разбудить воображение и растревожить чувственность. Пусть даже скрытую в мальчишке до поры.
«Пухлые губы Мурки-соседки» явно беспокоили десятилетнего Андрюшу. Такое бывает с подростками. Не всякий потом припомнит все невинные подробности, кружившие незрелый ум. Но Вознесенский – припомнит. В красках и запахах.
Муркины губы «появлялись и исчезали из темноты, как в круглом зеркальце. После затяжки она мелко сплевывала, далеко цыкала сквозь зубы. От нее пахло цветочным мылом».
Крыльцо их деревянного курганского дома. Отмотавший срок Потапыч докуривает чинарик, обжигая губы. Сочувственные разговоры про новых «доходяг» из Ленинграда. Шостакович по радио из кабины «студебеккера», на котором к Мурке приезжал шофер из летной части. Даже пожар, когда горели соседи Чуркины, и в общей суете мальчишка – будущий поэт – успевает подметить, что «Мурка в огромной колючей шинели, наброшенной на заспанное голое тело, лупила в рельс металлической плюхой». (И «рельс плясал в ночном небе, выписывая гигантские безумные буквы».)
Но ярче этого всего – потрясение от Муркиного апельсина. Тут в воспоминании сливаются до полуобморока – ее коленки, губы, дольки, кожура и мякоть с белым поросячьим хвостиком. Мурке привез апельсин воздыхатель – их выдавали летчикам.
«Апельсин был закутан в специальную папиросную бумагу. Мурка развернула ее и разгладила на коленке. Коленка просвечивала сквозь белую бумагу, как ранее апельсин…
Мурка дочистила кожуру до донышка, где мякоть образует белый поросячий хвостик. Кожуру положила в карман ватника. Она ела апельсин, наверное, полчаса. Долька за долькой исчезали в красивой ненасытной Муркиной пасти. Когда осталось две дольки, она сказала мне: „На, школьник, попробуй“. И дала одну. Скулы свело от счастья».
Но потом в их курганский дом приедет Гойя.
Про хозяина, Константина Харитоновича, машиниста-пенсионера, приютившего Вознесенских в Кургане, Андрюша запомнит: застенчивый, когда выпьет, он некогда увез у своего брата жену, необъятную сибирячку Анну Ивановну, от брата в глуши они и скрывались.
Откуда-то привезут Антонине Сергеевне слух, что отец ранен. И вдруг… отец возвращается – «худющий, небритый, в черной гимнастерке с брезентовым рюкзаком».
Прослезились от счастья все – а хозяин, торжественный и смущенный, поднес на подносе два стаканчика с водкой и два ломтика черного хлеба с белыми квадратиками нарезанного сала – «со спасеньицем». Отец водку выпил, сало отдал семье.
