Тут уже испугался папаша. Такое было в его жизни, когда любимая дочь ушла, обидевшись на его слова, и, как оказалось, навсегда. Мама не хотела Нину отпускать и была на стороне дочери. Она свою дочь понимала: в девятнадцать лет обречь себя на жизнь без любви, без радостного трепетания сердца и волнения страсти. Да что может быть бездарнее и напраснее в той единственной – посланной тебе Богом или удачным стечением обстоятельств – жизни? И детей-то, рождённых от любви, по-другому любишь – не из жалости, а из радости.
Нина ожесточённо боролась. Она старалась содрать, сбросить с себя эту не ей предназначенную жизнь и скорее начать, хоть и с небольшим запозданием, свою. Как змея сбрасывает отслужившую кожу. Не по лоскутку, а всю разом, как чулок. Как ящерица отбрасывает свой хвост – больно, ничего, новый нарастёт. Вот уже пятый год (с самого начала войны) у неё не пропадало это ощущение нереальности бытия. Когда же? Когда?
Подполковник уехал ни с чем.
– Нин, а Нин! – ехидничала из-за забора соседка Вера Петровна. – А полковник-то твой где? Что-то второй день не видать.
– Уехал в Германию.
– Так война-то кончилась, – не унималась соседка.
– Для кого кончилась, для кого нет, – отвечала с нарастающим раздражением Нина.
– А тебя чего ж не взял с собой?
– А я не мешок, чтоб меня брать. Не захотела – и не поехала. Навоевалась уже.
– Да что навоевалась – все уж заметили, – хихикнула зловредная баба.
– Тёть Вер, у вас дом горит, вон, смотрите, дым валит из форточки, пока вы трепетесь тут, – показала Нина рукой.
Та с перепугу так резко обернулась на свой дом, что с размаху встала ногой в корыто с навозом, стоявшее у забора. Когда она поняла, что Нина её обманула, – она крикнула вслед уходящей девушке:
– Ну и злая ты, Нинка, стала после войны. От Гитлера, что ли, заразилась?
Григорий поначалу писал и слал деньги на сына. Надеялся на примирение. Нина не отвечала. Письма стали приходить всё реже и реже. И так постепенно прошлое растворилось в хлынувшем наконец потоке новой жизни. Долгожданная настоящая жизнь всё-таки нашла её, эдакую Анну Каренину.
После грудницы малыша кормили козьим молоком, и мама сказала Нине:
– Не сиди дома, раз ты уже не кормишь грудью. Я справлюсь с внуком, иди на работу, устраивай свою новую жизнь.
И Нина с радостью согласилась. Для начала пошла на ближайший завод. Спросила в кадрах, какие специальности требуются. Кадровичка на неё внимательно посмотрела, задала несколько вопросов об образовании, узнала, что Нина – участница войны, и сказала:
– У директора секретарша через две недели в декрет уходит – пойдёшь секретаршей? – Нина сразу же согласилась.
Пока у неё были свободные дни, она сходила в свой педагогический техникум, который она бросила, чтобы уйти на фронт. Её приветливо там встретили и без лишних формальностей (ведь с фронта) восстановили на вечернее отделение.
Весть о том, что у директора появилась новая, молоденькая и симпатичная секретарша, быстро облетела завод. Все кому не лень по разным придуманным предлогам заглядывали в правление завода. Некоторые особи мужского пола даже срочно влюбились. Но Нина вела себя строго, и её раздражало это обилие посетителей. Она догадывалась о причине этого столпотворения и ждала, когда любопытство уляжется и паломничество прекратится.
С утра на приём к директору пришёл секретарь комсомольской организации завода. У директора он пробыл около часа, а когда вышел, сел напротив Нины в приёмной. Сидел и молчал. У Нины руки начали трястись мелкой дрожью. Никак не могла вставить лист в печатную машинку. Этого высокого самоуверенного блондина она заприметила сразу и уже потихоньку навела о нём кое-какие справки. Фронтовик, весь израненный – два года лежал в госпиталях после тяжелейшего ранения под Сталинградом. Старше её на три года.
