После окончания Высшей партийной школы Юру забрали в Комитет государственной безопасности. Жизнь начала стабилизироваться. Они почувствовали, что теперь можно и ребёночка родить. В год смерти Сталина у них родился сын. По семейной традиции Тумановых сыновей называли только Юриями и Валентинами. Прадед был Юрий, дед Валентин, внук Юрий, ну и правнук, соответственно, должен быть Валентином. Так и назвали. Детки росли. Гена рос, Валя рос. Правда, Гена рос в доме деда, а Валя – с ними. Такие разные-разные были.
Дома было счастье. Долго было. Везде вместе, спали в крепкую обнимочку, лучшие наряды вёз ей отовсюду. А ей так всё шло – мужики заглядывались. Ему это и нравилось, и не нравилось. Бывало, поссорятся из-за чего-нибудь – и Нина уходит спать в другую комнату. Он этого не терпел. Подойдёт, завернёт её молча в одеяло и унесёт на супружеское ложе.
А вот когда Юре завалило за сорок пять, счастье стало пошатываться, даже можно сказать – зашаталось. Первой ласточкой было прихорашивание. Ремни он не носил на брюках – раны не давали стягивать себя в поясе. Он носил помочи. Стал помочи и галстуки менять как перчатки. Одеколон французский купил и всё чистил, чистил пёрышки и всё куда-то спешил, спешил.
– Куда это ты наряжаешься, намываешься? – Нина настороженно смотрела на мужа.
– С товарищем надо встретиться, по работе это, скоро вернусь, чего ты уже там придумываешь? – говорил Юрий, внимательно осматривая себя в зеркале. Нина наблюдала за ним и понимала, откуда эта суета. А бес начал Юру в ребро бить. Да сильно. Что даже сердце иногда прихватывало. Вот как крутил его!
Периодически он ездил с театрами сопровождающим на зарубежные гастроли. Теперь, наверное, таких сопровождающих от КГБ нет, а раньше – обязательно. Следить, чтоб хорошо себя вели, честь страны не роняли, ну и, конечно, чтоб за рубеж не удрали, в этот загнивающий… Чтоб сколь душ уехало – столь и домой вернулось.
Часто Нина, когда встречала мужа в аэропорту, гадала, глядя на артисточек, – которая его? «Вот с этой нежно попрощался – наверное, она. Нет, вот с этой так вкусно поцеловался – наверно, эта. Или эта – длинноногая блондинка? Как её обнял, аж приподнял!». Она уставала от этих своих гаданий: «А, будь что будет. Всё равно обманет».
– Нинусь, а какую я тебе шубу привёз! Ты одна во всей Москве в такой будешь! А духи французские – твои любимые, нашёл еле-еле, – обнимал её улыбающийся Юрий. И Нина забывала свои грустные размышления и успокаивалась, на время.
А сердце-то у Юры прихватывало опять. Сердце лечил – и опять спешил куда-то. Бес-то на него уже крепко взгромоздился. Погонял его – давай, давай быстрей, ещё успеешь на праздник жизни! Ведь весь израненный – поберёг бы себя. Нет. В ребро, в ребро, так его! Что сердце, когда душа поёт, когда бес в ухо шепчет – наслаждайся, жизнь коротка. А жизнь действительно оказалась коротка.
Один раз так прихватило, что у молоденькой любовницы своей и умер. А было ему всего-то пятьдесят три года. Когда Юру хоронили (с почётным караулом, с залпами), любовница не постеснялась – пришла и уж очень сильно плакала. Так сильно, что все зашептались. А букет принесла! Охапку белых роз… Как жениху. «Видать, заслужил», – думала Нина, обиженно глядя на не виноватые перед ней цветы. Белые розы – цветы надежды. А какая уж теперь надежда?
Так вот и простилась Нина с лучшей порой своей жизни. Остались воспоминания. Всякие. Уж их-то никто не отнимет. Замуж решила больше не выходить, а ведь была ещё не старая и мужчинам очень нравилась. «Такого, как Юра, уже никогда не встретишь, – думала она.
