Анклав. Танцующая в лабиринте - страница 6

– Смочь-то мы сможем. Только денег много надо и времени, – сказал он.

– А я вас ни торопить, ни ограничивать не буду. Раз место теперь наше, то и время будет работать на нас. Я все окрестные земли скупил и в районе кольца начал весь квартал своими людьми заселять. Да и вы Михаил Иванович, давайте тоже сюда перебирайтесь! А то как вы работами руководить будете? Не наездитесь же!

Зодчий ещё раз оглядел поле, город, и поднял голову к небу.

Как там учили в школе? Рождённый ползать, летать не может? Но кто определяет, кому ползать, а кому летать? Это ведь только от нас зависит – ползти, плыть, бежать или лететь к намеченной цели. Проблема, когда цели нет. Вот тогда только и остаётся, что ползти – двигаться медленно, почти по инерции, делая вид, что ты тоже к чему-то стремишься, тоже однажды чего-то достигнешь. А чего? Да Бог его знает! Кто мы такие, чтобы знать, к чему однажды придём? Говорят же: всё в руках Божьих, Бог даст день, даст и пищу, а больше-то чего ж? Ничего и не надо.

А вот этому – Зодчий чуть скосил глаза на Хозяина – этому надо всё! Этот точно знает, куда и зачем идёт, и идёт, как совсем недавно выяснилось, по трупам. Он проработал с ним год с тех пор, как сбежала из дома Настя, чуть не убив его этим, и был поражён размахом, удалью и точными расчётами мальчишки.

«Или лежать с Лёшей, батькой его приёмным, страдальцем, рядком на погосте, или идти рядом с этим юным чудовищем. Или совсем сникнуть и стать на старости лет как Моня – китайским болванчиком – всем кланяться, да со всем соглашаться. Нет уж, это не по мне! Жить так жить, а жить – значит дело делать! Дочь сбежала, семьи нет. Пусть будет дело!»

И Михаил Иванович, закончив осмотр окрестностей, задумчиво кивнул…

***

Настя устало огляделась, сойдя с трапа самолёта, подхватила поудобнее сумку-люльку со спящим ребёнком и вошла в автобус до аэропорта. Ей предстояло получить багаж и доехать до автовокзала, а оттуда на рейсовом автобусе добраться до родного города, покинутого ею всего полтора года назад. Здесь, на взлётно-посадочной полосе она отчётливо поняла, что самолёты могли бы быть свободны как птицы, но стали как люди: они тяжело взлетали и устало садились, выполняя полёты в небо как трудную нудную работу, словно у каждого самолёта было внутри что-то, что не давало ему радостно, совсем как ей, оторваться от земли…

Посреди дороги её чуть было не высадили, выговорив ещё кучу гадостей возмущёнными голосами, но она разревелась, и её пожалели.

– Не ради тебя, ради мальца только! – буркнул водитель, трогая махину рейсового автобуса с места, – только ей богу, заткни его уже чем-нибудь, а то ссажу!

– Да мне нечем!

– А мне плевать! Заткни, сказал. Вон, пассажиры возмущаются! Да не реви ты сама! Иди садись, укачивай!

И Настя села укачивать. Трёхмесячный Сашка орал от голода, но скоро выбился из сил и затих. Все успокоились, многие тоже пристроились спать. Но ей было не до сна. Она ведь всё смогла! Уехала в Москву, поступила в ГИТИС на Балетмейстерский факультет, сдав и экзамены, и творческий практикум, и пройдя устное собеседование. И учиться начала с полной самоотдачей! Жаль, что отдалась не только учёбе, но и однокурснику. Вскоре с ужасом обнаружила, что беременна и растерялась, как девочка. Сказала отцу ребёнка, и он пропал. Всё пропало!

Убить малыша почему-то не решилась. Наверное потому, что вот так сразу про него и подумала – малыш, её ребёнок. И доходила до весны, закрыв сессию, и родила уже с заполненной зачёткой. Тут к ней вернулась способность соображать, и она, оглядевшись на свой студенческий быт, поняла, что растить здесь ребёнка – дело гиблое, и, взяв академический отпуск, поехала домой, в Сибирь. Родина встретила её хмурым неодобрением пассажиров сначала в самолёте, а теперь вот в автобусе. Настя вздохнула и прижала к себе спящего сына. У неё не осталось с его рождением ни денег, ни иллюзий, так что теперь она будет просто жить ради него.