Анклав. Танцующая в лабиринте - страница 8

Зодчий подошёл к кульману и лениво погонял рейсшину по бескрайнему белому полю. Работать пока не с чем – нет чётких планов, нет карт и схем, нет даже идеи. Но мысль уже есть, как невесомая призрачная тень огромного строительства. Это потом она превратится в масштабную стройку с кучами песка и щебня, тоннами стекла и цемента, сотнями рабочих и десятками единиц техники, а пока мысль просто парит, вырвавшись из сознания Зодчего, «дышит» свободой над белым ватманом, не захваченная пока в плен расчётами и масштабами.

Михаил Иванович вздохнул и отошёл от прибора, который раньше был неотъемлемой частью труда советских инженеров, а теперь не выдерживал конкуренции с САПРом – системой автоматизированного проектирования на базе персонального компьютера. Он работал вдохновенно, как гений, и радовался каждой технической новинке, помогающей воплощать идеи в реальность, но и не отказывался от старых надёжных помощников. Кульман в его кабинете был не просто напоминанием о прошлом, а востребованным рабочим инструментом, помогающим ещё думать. Вот только мысли, ударившись о белый лист ватмана, пошли не о работе, а о единственной дочери, своевольно упорхнувшей из дома…

Я живу в том уединении, которое столь болезненно в юности,

но восхитительно в зрелости.

Альберт Эйнштейн

Утро застаёт планету каждый раз незаметно и неожиданно.

Словно исподволь светлеющее небо вдруг озаряется розовым светом, будто кто-то краски разлил, и на него огненной колесницей выкатывается ленивое солнце, начинающее медленно, но верно, стирать с тротуаров тени. Блаженная тишина нарушается птичьим гомоном и шумом машин. Люди начинают просыпаться и вставать: не с той ноги, разумеется, иначе как объяснить то, что они вытворяют в течении дня на протяжении веков?! И вот наступает день, и утро растворяется в нём так же обычно, как пришло, как сахар в кофе…

Моисей Израилевич снял турку с плитки, ловко поставил её на подставочку из можжевельника на стол и потянулся. Как же трудно тянуться вверх в его возрасте! Впрочем, гнуться ещё сложнее, но и особого выбора у него уже нет.

– Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт! – пропел он себе под нос, входя в ванную.

Это у молодых всё впереди, а у него как раз всё позади. Страсть, дружба и предательство, разлуки и потери, первая боль и последняя любовь – он всё пережил и всё оставил в прошлом. Теперь он совсем одинок, но совершенно этим не тяготится. Напротив, войдя в это блаженное возрастное состояние, он наконец успокоился и приободрился, поняв, что так жить и легче, и проще, и можно протянуть ещё пару десятков лет, наслаждаясь маленькими радостями жизни.

Выйдя из ванной свежим и бодрым, выпил кофе и пошёл одеваться. На площадке бухнула железная дверь.

– Кто бы это? – спросил он вслух.

Привычку говорить вслух с самим собой Главный Распорядитель отнюдь не считал признаком сумасшествия, это просто помогало ему думать, ведь слово, прозвучавшее вслух, – не то, что слово, сказанное в сознании. Слово, оказавшееся снаружи, меняет и то, что снаружи, и то, что внутри, так как обретает силу яви.

– Квартира Анны Семёновны давно пустует, она же зареклась сдавать её жильцам. Или сама переезжает, старая мымра, или всё же решила сдать, жмотка.

Как разговоры вслух помогали ему думать, так просторечие рыночных торговок, а иногда и крепкое словцо, помогали ему разрядить эмоции.