Люди у самолета расходились: кто-то запрыгивал по трапу внутрь, кто-то, наоборот, отходил на земле дальше за полосу. Пилот довел Женю с матерью до грузового отсека, передав их новому военнослужащему, а сам убежал в кабину. От гула закладывало уши. Военный помог женщине подняться в полутемный отсек и указал на свободные импровизированные места вдоль тяжелых и длинных ящиков. Юноша, взяв пса на руки, отказался от помощи. Когда он сел рядом с мамой и опустил забеспокоившегося Роя у ног, военный обвел взглядом груз и крикнул людям на улице, махнув рукой. Пол завибрировал, отсек стал медленно закрываться, ограждаясь от дневного света, постепенно опускаясь во тьму. Когда отсек закрылся, что-то щелкнуло и включилось неяркое освещение.
Женя поднял глаза и быстро осмотрел других присутствующих, кто уже был в отсеке. Они не были военнослужащими. Все разного возраста: кто-то чуть старше или младше его матери, есть и пожилая пара, но ни одного ребенка. Все они молчали, некоторые готовы были расплакаться, промокая глаза платком. На их лицах застыла маска мировой скорби. Юноша подумал, что это могли быть родственники погибших агентов. И оказался прав.
Весь полет он старался не смотреть на этих людей, потерявших своих близких. Ему казалось, что все они косо смотрят на них с мамой, кидают обвинительный взгляды: они виноваты в том, что Валерий Сезонов, их муж и отец, выжил, а их собственные дети и супруги, братья и сестры погибли. Женя старался об этом не думать. Но не мог. Ему отчего-то было стыдно. Стыдно перед всеми этими людьми за то, что его отец остался жив, а других членов отряда, лучших в своем роде профессионалов, не стало.
Мама все часы полета молчала и смотрела в иллюминатор на проплывающие внизу густые облака, поля и города, только раз или два спросив, не кружится ли у Жени голова. Юноша всегда мотал головой, тихо отвечая, что всё нормально, и медленно поглаживал Роя, который переместился к нему на колени и тихо лежал, кидая на Евгения вопросительный взгляд: куда мы летим? кто все эти люди?
Все почти два часа полета в отсеке царило тяжелое и давящее напряжение. Для Жени было пыткой находиться среди этих несчастных, потерявших своих близких в страшном взрыве. На душе лежал тяжеленный камень, который, казалось, юноша так и пронесет с собой через всю жизнь. Он не видел сторонних людских глаз, но, кажется, чувствовал – или представлял, хотел представлять, что на него смотрят и осуждают, – но и пытался не думать об этом: вдруг это всего лишь плод его воображения? Когда самолет чуть тряхнуло и пол дал вибрацию сильнее обычного, Женя, для которого уже было невыносимо сидеть в этой духоте и напряжении, посмотрел вниз на землю, и с облегчением отметил, что самолет начинает поворачивать и готовится к постепенному снижению. Под ними расстилались могучие Кавказские горы.
А дальше события происходили еще быстрее, чем в Москве.
Спустя несколько минут самолет приземлился на запасном небольшом аэродроме под Сухумом. Еще какое-то время все сидели в закрытом отсеке, а снаружи подъезжали автомобили, из них выходили люди и обменивались фразами и документами с пилотами. Наконец отсек открыли. Дохнуло жарой, всех ослепило ярко палящее кавказское солнце. Вскочивший внутрь отсека молодой военный призвал пассажиров приготовить паспорта и выходить из самолета. Когда родственники членов военного отряда, в том числе и Женя с мамой, вышли из отсека и отошли к подъехавшим служебным автомобилям, в отсек забежали военные для разгрузки и к самолету подогнали грузовые машины. В считанные минуты абхазец проверил паспорта прибывших вместе с грузом россиян, а затем пригласил в автобус у выезда с территории посадочных полос.
