– Мы с Лаврентием Павловичем посмотрели кино про контрразведчиков. Скажите, что означает название СМЕРШ?
– Аббревиатура СМЕРть Шпионам. Говорят, сам товарищ Сталин придумал это название.
– Понятно.
– А сколько вы успели посмотреть фильмов?
– Четыре, и один не до конца.
– Можете сказать какие? А то интересно.
– Хм. «Они сражались за Родину» обе серии, хороший фильм, внушающий. Потом «Аты-баты», тоже серьезное кино. Как вы говорите, до печенок пробирает, как они там танки били. Меня до сих пор в дрожь бросает… Дальше включили «В августе сорок четвертого» и на «Освобождении» остановились.
– Ну и как вам информация?
– Война будет страшная, безжалостная! – ответил хмурый Гоголев, поворачивая за идущей перед нами машиной.
– Вы еще не знаете насколько! – со вздохом сказал я, задумчиво глядя в окно.
– Товарищи командиры! Председатель Совета Народных Комиссаров СССР товарищ Иосиф Виссарионович Сталин!
Генералы и адмиралы стоя приветствовали входящего в огромный актовый зал Вождя.
«Нашего бы президента так встречали. Что ни говори, а Сталин действительно не одиозная фигура. Вот с кого нужно брать пример!»
Я сидел на заднем ряду рядом с Гоголевым и с интересом наблюдал за историческими событиями.
– А это кто?
– Где?
– Во-он тот, с лысой макушкой?
– А, это комдив Хрусталев.
– Не Хрущев? – спросил я с подозрением.
– Не-а. Хрущева здесь вообще нет, не хрен ему тут делать, он сейчас на Украине.
– Ясно… О, начинается!
К моему удивлению, Сталин не стал сразу вываливать на головы генералов те новости, что я принес. О начале войны. А сделал краткую, на полчаса, политинформацию. На мой вопрос «на фига?» Гоголев ответил просто: «Так надо».
После того как Сталин закончил накачивать военных тем, как они хорошо живут, он сказал:
– А теперь перейдем к тому, почему мы с вами здесь собрались!
Генштаб не знал почему, но молчал, терпеливо ожидая разъяснений.
– А собрал я вас потому… что война с Германией будет. По информации агентуры в Германии, война начнется двадцать второго июня в четыре часа утра!..
Я с интересом наблюдал за зашевелившимися генералами и маршалами, для которых слова Сталина особой новостью не стали. На лицах некоторых была видна растерянность, но преобладала какая-то радость, что ли, как будто они надеялись, что эти слова произнесут вслух, и вот их произнесли.
– …а теперь, товарищи, в течение трех дней план глубоко эшелонированной обороны должен лежать у меня на столе.
На обратном пути я почти задремал, прислонившись к двери, когда меня разбудил вопрос Гоголева:
– Как там наши потомки, помнят о нас?
– Забыть не могут, особенно товарища Сталина. Они его называют великим гуманистом.
– Значит, помнят! – сделал вывод майор и нажал на клаксон, отпугивая собаку, заглушив при этом мой горький смешок.
По возвращении на дачу мне была предоставлена комната, но воспользоваться я ею не смог, так как был постоянно со Сталиным. Мы то изучали привезенные документы, то я отвечал на вопросы Шапошникова, приехавшего по вызову предсовнаркома и тоже допущенного ко мне, то смотрел с ними фильмы. Маршала особенно заинтересовало «Освобождение», так как там давалась более-менее точная информация.
Спать мы разошлись часам к семи утра, уже на ватных ногах и с чумной головой. Пять дней, что я провел в Кремле, куда мы переехали на следующий день, пролетели для меня очень тяжело, так как я практически не высыпался, следуя везде за Сталиным или сидя рядом с Шапошниковым у экрана ноута.
