– Я тебя научу, тварь такая, сидеть дома! Я научу тебя трудиться – ты у меня станешь человеком!.. – Дальше ее ругань переходила в противный визг.
Тогда Катя начала уходить вечерами из дома неизвестно куда, ничего не говоря даже мне. А когда возвращалась часов в одиннадцать, теть-Тася опять устраивала ей выволочку, еще и оскорбляя при этом «сучонкой»: ей казалось, что дочь с кем-то «гуляет».
– Только попробуй, принеси мне в подоле! – визжала она.
Мне самой было интересно, куда Катя уходит – некоторые наши девчонки уже в самом деле «обжимались» и «крутили любовь» на лавочках и в подъездах. Катя неизменно отвечала мне: «…была у Аньки», или «сидела у Светки», а чаще – просто «гуляла по улице». И по ее интонации, по дрожащему от обиды голосу я понимала: не «крутит» она ни с кем, – мальчишек, едва ли не всех до единого, она презирала, а сами они или побаивались ее или были с ней в подчеркнуто товарищеских отношениях. Да и не до того ей было с такой мамочкой: я хорошо представляла себе, как она «гуляет» дождливыми вечерами по улицам, тяня время и не желая идти домой, глазея на яркие витрины, заходя греться в поздно работающие магазины, заглядывая в чужие окна, за которыми светло, сухо, уютно… А уже в пятнадцать, выросши почти вровень с теть-Тасей и чувствуя, что может дать отпор, на вопль: «Ах ты, тварь!» – ответила ей однажды:
– От такой слышу!
Незамедлительно последовала такая оплеуха, что Катя ударилась о стену. Тогда она – дело было на кухне – схватила со стола нож и пошла на мать, сверкая глазами и шипя:
– Только посмей еще ударить! Зарежу!
Мать шарахнулась от нее, вопя:
– Ах ты, гадюка! Поганка ты ядовитая! Да я тебя по стенке размажу!
– Слабо тебе меня размазать, – ответила ей Катя…
С того случая теть-Тася ругать Катю ругала, но рук больше не распускала: в их семье уважались только сила и грубый отпор. Однако в отместку Кате теть-Тася всем во дворе растрезвонила, как ее младшая дочь, «тварь» и «соплячка», кидалась на нее с ножом, потому что «не любит, когда ей говорят правду», и если теть-Тася умрет когда-нибудь от инфаркта – пусть знают, что это дело рук ее дочери, от которой просто уже житья не стало!..
Этим и закончилось «счастливое детство» нашей «супердевочки».
В пятнадцать наши пути разошлись.
Мы с моей мамой никогда не обсуждали, куда мне идти после школы: само собой – только в универ, на филфак, – я прочла уйму книг, учительница литературы зачитывала на уроках мои сочинения как образцовые, говорила, что у меня светлая голова, и у меня был один-единственный путь.
Кате тоже хотелось закончить школу, не из-за конкретных планов – в голове у нее на этот счет была каша: то она мечтала стать стюардессой, то милиционером – ей, видите ли, форменная одежда к лицу! – Однако судьба в лице ее мамы распорядилась по-иному: когда дядь-Вася исчез, а Колька сидел в тюрьме, теть-Тася устала тянуть дочек, тем более что Люська заканчивала десятилетку, а училась кое-как, и теть-Тася нанимала ей репетиторов; предстояла еще жуткая нагрузка тащить ее пять лет в институте, – и она сказала Кате:
– Знаешь что? Двоих вас в институте мне не вытянуть. Давай-ка шуруй в техникум: там хоть стипендию дают, а то мне уже невмоготу! – Причем она имела в виду тот самый, который закончила сама, строительный: – Хоть с квартирой будешь, а уж на кусок хлеба заработаешь! Да не вздумай стипендии не получать – на стройку каменщицей пойдешь!..
