Через несколько дней на четвертой полосе Зари коммунизма появилось объявление о наборе самодеятельных авторов в литературный кружок, а также была назначена дата прослушивания кандидатов, из которых Лев Абрамович и намеревался выбрать костяк своего нового творческого объединения.
Реальное количество доморощенных поэтов, решивших вступить в кружок, превзошло все самые смелые ожидания. Никому не известные бухгалтеры Пушкины и токари Лермонтовы из провинциального Шахтинска вдруг наперебой захотели явить свой гений миру и атаковали как Зарю коммунизма в целом, так и Льва Абрамовича Рубинштейна в частности. Желающих было так много, что прослушивание кандидатов пришлось проводить в течение нескольких дней.
Но увы, к большому сожалению жюри, подавляющее большинство слесарей и инженеров, мнящих себя поэтами, таковыми и близко не являлись. Лев Абрамович, будучи, как уже было сказано, профессиональным литератором, с первых же слов претендента моментально понимал, что брать тому в руки перо и бумагу категорически противопоказано. И на третий день прослушивания он уже еле сдерживался. За предыдущие два дня, среди утопившего Льва Абрамовича моря поэтов, он с трудом выбрал лишь трех-четырех кандидатов, которым в столице сразу бы дал отворот, но здесь, в глухой провинции, от безысходности решил с ними позаниматься.
И вот, в полумрак огромного, обшитого деревом кабинета вышел очередной претендент в члены литературного кружка. Здесь, наверное, надо пояснить, почему главный редактор именно свое рабочее место отдал на откуп Льву Абрамовичу и компании, а не отправил всех присутствующих в зал заседаний. Однако причина этому была в то время всем хорошо понятна – под предлогом занятости кабинета и невозможности выполнять свои прямые обязанности, Главный мог спокойно выпить пива в городском парке, то ли имени Чехова, то ли имени Горького, расположенным рядом со зданием редакции.
Итак, очередной кандидат вышел в свет, и в наступившей гулкой тишине полились волшебные строки:
– В моей душе бумаги пустота!
В моей руке чернила расплескались!
Но как мне выразить дыханье молотка?
И как мне показать станка усталость?!!!
И тут еле сдерживающийся Лев Абрамович наконец не выдержал.
– Голубчик, простите, что я Вас перебил, – сказал он, – но почему Вы решили, что стихи про дыханье молотка будут людям интересны?
Кандидат сбился на полуслове и растерянно посмотрел на Рубинштейна.
– Представьтесь, пожалуйста, – попросил Лев Абрамович обманчиво ласковым голосом.
– Я Лопатин Алексей Романович, мне двадцать восемь лет, работаю на механическом заводе слесарем пятого разряда, – ответил кандидат.
– Слесарь Вы, наверное, неплохой, – Рубинштейн ободряюще улыбнулся, – а вот стихи Ваши, Алексей Романович, не очень… Еще раз спрошу – почему Вы решили, что они будут людям интересны и их непременно следует показать миру? Чтобы поведать всем о скрытом от руководства завода живом молотке? Или оповестить всю страну о не выспавшемся станке?
Кандидат совсем растерялся, покраснел, что-то тихо промычал, но ничего членораздельного сказать не смог. А Лев Абрамович лишь начал набирать обороты.
– Я совершенно не подвергаю сомнению Вашу квалификацию, уважаемый Алексей Романович! – возбужденно заговорил он, – вы, наверное, прекрасный слесарь! Пятый разряд кому попало не дадут! Ну так идите, возьмите в руки молоток и постучите им со всей дури по этому Вашему уставшему станку, только не сломайте пожалуйста! Ни станок, ни молоток! А то вдруг молоток перестанет дышать, придется вызывать ему скорую помощь, делать искусственное дыхание, к Склифософскому с сиренами везти!
