Лев Абрамович уже кричал.
– Вы знаете, как тяжело оживлять молотки, дорогой мой Алексей Романович? Наша советская медицина до сих пор этого не умеет!!! Вся надежда на Ваш поэтический дар!!! На то, что молоток услышит Ваши стихи и оживет! Но правда потом он, конечно, пойдет и утопится с горя, чтоб Ваших виршей больше никогда не слышать! Молотку это не сложно, скажу Вам по секрету, он железный – бульк, и утонул! А производство по Вашей вине потеряет ценный и нужный инструмент!!! Да и станок так и не выспится, весь в переживаниях о молотке!
Лев Абрамович, спустивший наконец пар, отпил воды из стакана, немного отдышался и продолжил уже спокойным, дружелюбным тоном.
– Алексей Романович, дружище, пожалуйста, никогда больше не пишите стихов. Ваши вирши дерьмо, а Вы – отличный слесарь, но дерьмовый поэт. Пишите лучше инструкции к молотку… Следующий!
(вторник, 22:30, четверо суток до Дня вакцинации)
И тут Иван Иванович проснулся. Он ждал Штыка, который должен был прийти с докладом о проверке Олега, но сам не заметил, как уснул в кресле. Долгое время он думал, что эта глупая и старая история, вдруг снова приснившаяся ему, навеки забыта и похоронена в глубине прожитых лет. Давно умер литератор Рубинштейн, вернувшийся во время перестройки обратно в столицу, много лет назад распался литературный кружок при Заре коммунизма, да и все его члены уже умерли, не достигнув, к сожалению, никаких творческих высот, а жив остался лишь постаревший Иван Иванович, тот самый незадачливый молодой поэт, попавший под горячую руку бесцеремонного Льва Абрамовича. После страшной и публичной экзекуции он никогда в жизни больше не написал ни одной поэтической строчки. Кроме того, Иван Иванович искренне думал, что эта старая история давно им пережита, положена на дальнюю пыльную полку его обширной памяти, и никогда больше не сможет задеть какие-либо чувствительные струны его замшелой души. Но он очень сильно ошибался.
Надо сказать, что секретарь антиваксеров всегда относился к своему оппоненту, Андрею Николаевичу Бабушкину, довольно-таки равнодушно, хотя причины для ненависти к главному редактору у него, казалось, были. Ведь неожиданное возрождение Зари коммунизма стало сильнейшим ударом по всем колеблющимся горожанам, по тем людям, которых партия антиваксеров могла привлечь на свою сторону, но они, благодаря умелой пропаганде Андрея Николаевича, перешли в стан вакцинаторов.
Однако Иван Иванович хорошо понимал две причины, по которым ему не стоило ненавидеть Бабушкина. Во-первых, вся эта колеблющаяся людская пена для партии и ее секретаря не представляла никакой ценности. Человек, не имеющий своих убеждений или меняющий их туда и обратно под воздействием устного либо печатного слова, в глазах секретаря не заслуживал ни внимания, ни уважения. А во-вторых, даже хорошо, что Бабушкин своими талантливыми статьями переметнул эту пену на сторону власти. Ведь в противном случае колеблющиеся станут частью его, Ивана Ивановича выстраданной и выпестованной команды. Но в дальнейшем, при малейшей опасности они или сбегут в стан вакцинаторов или сделают вид, что оказались в партии случайно. Таких людей секретарь особенно ненавидел. Он уважал настоящих врагов, а проституток, еженедельно меняющих мнение от дуновения ветра, лишь презирал. Поэтому у него не было абсолютно никакой ненависти к Бабушкину. До одного момента, который все изменил…
