Вполне возможно, что и сегодня вечером Ютта сидела на краю платформы, зачаровано созерцая круговращение светотеней на плато, создающее иллюзию жизни. Но когда тьма опустилась на планету, Ютта ушла.
Внезапно я поймал себя на мысли, что с гораздо большим удовольствием, чем вчера, сидел бы сейчас с ней на краю платформы, свесив ноги. Темнота притупляет врождённые фобии и делает людей ближе.
Я представил, как мы сидим на краю и, запрокинув головы, смотрим на звёзды… И хмыкнул. Размечтался. Старость подкрадывается, что ли, если появляется тоска по юношеской романтике? Недаром говорят: что старый, что малый…
В окнах коттеджа Ютты свет не горел – то ли ушла к кому-то в гости, то ли опустила жалюзи, то ли легла спать.
Допив кофе, я отправил чашку в утилизатор и вышел из коттеджа. Куги, прикорнувший на крыльце, обрадовано вскочил и запрыгал вокруг меня. Я сел на ступеньки, запрокинул голову и посмотрел на небо. Звёзды просматривались только в зените: сзади небосвод закрывал коттедж, а спереди – чёрная трапеция Усечённой Пирамиды. Куги не стал класть голову мне на колени, а сел рядом. Скосив на него глаза, я увидел, что он, тоже подняв голову, смотрит на небо. Тогда я не выдержал и расхохотался. Вот тебе и вся романтика… Хороша пара!
– Ладно уж, – сказал кугуару и потрепал его за загривок, – если не идёшь ночевать к хозяину, будешь спать у меня. Попробую, что ты за подушка.
В некоторых коттеджах горел свет, в некоторых – нет, и зелёное поле между домами представлялось в ночи слабоосвещённой улицей земного посёлка, расположенного у самого подножья Фудзиямы. В полумраке перспектива скрадывалась, и казалось, что «улица» заканчивается у самой горы, хотя между платформой и Пирамидой было не менее километра. А над всем над этим, усиленный ночной акустикой, катился волнами неумолчный рокот марауканского прибоя.
В крайних коттеджах на противоположном конце платформы свет не горел, однако света из окон других домиков хватило, чтобы различить, как там, выскочив из-за коттеджей, стремительно метнулась тень, пробежала за околицу воображаемого посёлка и сгинула у подножья горы, спрыгнув с платформы.
Умиротворённую созерцательность как ветром сдуло. Так шустро бегать человек не мог, а в то, что мне померещилось, я не верил. Куги тоже. Вытянув шею, он замер в напряжённой позе, вглядываясь туда, где мелькнула тень. Как хищник, почуявший добычу.
Я поднялся с крыльца и открыл дверь.
– Куги, идём в дом!
Имитант и ухом не повёл, продолжая неподвижно всматриваться во тьму. Я подхватил его, зашвырнул в прихожую, вошёл следом и закрыл дверь. Куги попытался выскользнуть наружу, но не успел. Тогда он сел на пороге и стал требовательно смотреть то на меня, то на дверь.
– Вот уж нет! – заявил я. – Сиди здесь, если хочешь, но охотиться тебе не позволю. Это не твоя игра.
Пройдя в спальню, я открыл чемодан, достал аптечку и вынул из неё ампулу с фиолетово-кристаллическим порошком, очень похожим на фармакологическую дозу перманганата калия. Подняв рукав комбинезона, скотчем прикрепил ампулу к запястью и снова опустил рукав. Затем попытался представить, как бы поступил на моём месте обыкновенный обыватель, увидев, что из проулка между коттеджами коммодора и экзоархеолога Леоноры Мшинской выбегает громадный паук, бежит к краю платформы и сигает вниз? Так и я поступлю – открыто, а потому – нагло.
