Этот ручей, что пересекает площадь, тогда тек среди высоких трав. Он, маленький нормандец, окунал в него босые ноги, глядя на кроны высоких американских деревьев. Он вырезал себе дудочку, сидя у подножия дуба там, где сейчас высится собор. От этого огромного девственного леса остались лишь изгороди и парки, окружающие застроенные участки: монастырь урсулинок, иезуитский коллеж, семинарию, резиденцию епископа и больницу. За этими большими зданиями, окруженными островками зелени, повсюду проложены улицы. И слышно, как по мостовой, трясясь, разъезжают кареты и повозки, цокают подковами лошади.
В те времена, времена его детства, пятьдесят лет тому назад, у подножия утеса Рок жили всего два-три семейства поселенцев. Их немногочисленные дети, как дикие утки, росли на берегах затерянной в лесах реки.
Было всего лишь шесть или семь женщин, и среди них – двадцатилетняя Элен Булле, жена господина де Шамплейна, и ее три служанки.
Стройная Элен Булле, в своем белом платье, с маленьким зеркальцем на шее; индейцы, тронутые тем, что видят в нем свое отражение, говорили, что она носит их в своем сердце.
Все поселенцы жили в доме, который господин де Шамплейн построил на берегу.
Это был настоящий замок из прочного дерева, с просторным амбаром, маленькой голубятней. На втором этаже под двускатной крышей и высокими каменными трубами располагался круглый балкон, позволяющий часовым обозревать окрестности. Дом был опоясан рвом с подъемным мостом, а в стратегически важных местах стояли пушки. Вначале в этом доме жили все, когда наступала зима, когда угрожали ирокезы. Поселенцы, торговцы, переводчики, солдаты. Было тепло. Утес, под которым он стоял, нависал над ним гигантской ледяной бахромой.
Осенние приливы подтачивали сваи причалов.
Зимой всегда питались хлебом, соленьями, сидром и кое-какой дичью, которую приносили индейцы или которая попадалась в капканы.
В доме стоял тяжелый запах шкур. Цинга делала тело дряблым, кожу бледной, десны от нее кровоточили.
Аптекарь Луи Эбер лечил ее отваром из сушеной черники, алгонкины приносили свои таинственные снадобья.
По вечерам читали общую молитву, а по воскресеньям за трапезами – жития святых.
В тот год, когда корабли с провизией были захвачены англичанами, начался голод. Урожай поселенцев, которые едва знали, как работать мотыгой, был ничтожен. Никаких запасов на зиму у них не было, и их ждала неминуемая смерть.
Тогда господин де Шамплейн посадил поселенцев в три лодки, и они поплыли по великой реке Святого Лаврентия, ища милости у дикарей.
Именно так маленькая колония была спасена. Милосердием дикарей. Алгонкины, горные индейцы, индейцы-кочевники в своих вигвамах из шкур или оседлые гуроны в своих богатых домах, полных маиса, – все они соглашались принять либо мужчину, либо ребенка, либо пару с грудным ребенком, чтобы разделить с этими лишними ртами свою кашу из кукурузы или запасы сушеной рыбы или вяленого мяса.
Это было беспримерным милосердием, потому что для каждой семьи, для каждого изолированного племени лишний рот становился бременем, которое могло привести к их гибели, особенно если запаздывала весна.
Так мало-помалу все поселенцы были размещены вдоль реки.
В конце концов осталась лишь одна лодка, та, в которой сидел он сам, одиннадцатилетний мальчик, его друг Танкред Божар, которому было тринадцать, и сестра этого друга Элизабет Божар, которой было десять. Все трое сидели под одеялом, не смея даже пошевелиться от голода и холода.
