Читать онлайн Антон Юртовой - – Аой!




ПОЭМЫ

Торжество любви

Опять люблю, опять люблю!
           Ольга Щукина,
             российская поэтесса
Я любить не умел и любить не хотел
так,
   как будто б то кем-то отмерено.
Об одной хоть и пел, но – себе надоел:
что в себе сохранил, —
                               не потеряно!
                                           – Аой!
Чувства вихрем взнеслись – я её обожал!
Млея в сладостной неге, мечтой околдован,
я себя забывал, и хрустальный бокал
предо мной был
                        как будто всё полон.
Где конец наслажденьям, где ласкам предел?
Ненасытный в желаниях страстных,
я обет приносил ей и ярко горел
в упоенье, хмелея от счастья…
Как даётся легко предложение уз!
И как встречно ему поспешает согласие!
Обречён излукавленным быть
                                          даже прочный союз.
Лишь любовью шлифуется главное.
Нам блаженство свивало прекрасный венок.
У обоих огнём полыхало возвышенное.
В обладаниях вспыхивал пышный восторг,
и сердца его музыку слышали.
Каждый миг ей прилежно служить;
быть в плену у своей неизбежности…
Мне казалось: я черпаю
                                    вечную жизнь!
и плыву по её бесконечности…
Той стихией захваченный, я не роптал —
принималась в ней даже её монотонность.
Мне чудесной наградой казалась она.
А уж шла та стезя по наклонной…
Озаренье пришло: чем-то я утомлён…
будто б с ней мы… и что она – тоже…
На обман натыкается сладостный сон.
Он – не в руку, когда охоложено
                                                     ложе.
Был какой-то посыл; он меня сторожил,
рой предчувствий гоняя по кругу.
Стыд замяв, я томился и медленно стыл,
на себе ослабляя
                         подпругу.
Не дано было мне в эту пору не знать,
как звезда за звездою с разгона
                                            в кипящую
                                                           бездну
                                                               срывается.
Есть любовь, и её никому не унять;
её щедростью жизнь восполняется.
Даже в первом и смутном броске
она в мощи не знает сравнений.
Я о ней узнавал в том… другом далеке…
Был тогда я ещё неумелым…
Мы резвились, от детства едва отойдя.
И тогда уже эту девчонку
среди многих, волнуясь, я вмиг
                                                отличал,
ей в себе открывая заслонку.
А ещё до того, ещё в малых летах
не однажды я видел её
                                     обнажённой.
Нам в укор тогда не был распахнутый пах.
Все мы были равны – в распашонках.
Новый срок наступил,
                                никого не спросив;
в нём туманами прежнее светлое стлалось.
Ту девчонку-подростка уж ветер кружил,
в лёгкий ситец её обряжая.
Будто вспыхнуло всё, в чём она удалась,
броско платьицем скромным
                                           подчёркнутое.
Я в рассеянье, немо таясь, уяснял:
ей идёт быть простой, но и – строгою…
Я постарше её был всего лишь чуток.
Но взросление к ней приходило
                                              стремительней.
Ещё многое брал я с натугою в толк.
В ней же время кроилось рачительнее.
Мы дружили и знали друг друга сполна.
Встречи были забавны, приветливы.
Что-то веяло новым… Что я, что она, —
мы хотели бы слыть за несметливых…
В счёт ли взгляды её, будто б так, невзначай
на меня иногда устремляемые?
И цветочек улыбки на рдевших губах…
И – лучей озорства обаяние…
Ну а ветер кружил, всё кружил и грубел.
И случилось распятым запретное.
Завладеть у девчонки ветрюга успел
тайной, скрытой лишь
                                   ситцевой бедностью.
Вот судьба: я вблизи оказался в тот миг.
Мне вести бы себя поприлежнее…
Но меня встормошил её горестный вскрик:
я уже развито́й углядел её нежность…
Не скажу я про то ни за что никому.
В том поклясться пришлось мне, её выручая.
От неё отводили мы этим хулу.
В нас тогда уж искрилось начало…
Луг недальний ярился в цветах.
Ей букет там хотелось собрать попышнее.
Между лесом и полем тропинка туда.
В провожатые я напросился несмело.
Солнце грело легко, выбирая лишь нас.
Голубела небес необъятность.
Дозревавшая рожь вдаль волнами неслась.
Не бывает прогулок приятнее!
Взявшись за руки – поза двусмысленная.
Что с того! мы уж выросли —
                                          больше не дети!
О запретах – не слышать бы и позабыть.
Сокровенному даже хорошие чужды
                                                           советы.
Мы друг друга касались щеками, шутя и смеясь.
Первый мой поцелуй был, однако ж,
                                                       не к шутке.
За такое она мне пощёчин отвесила всласть,
а могла б и – лозовыми прутьями.
Только что это – слёзы на гневных очах?
Разрыдалась она как в отчаянной скорби.
В свой черёд и меня уже сковывал страх:
как я с плачем управиться мог бы?
Я винился, прощенья просил и молол чепуху.
Был согласен терпеть все её поношения.
Вдруг в порыве лицом она ткнулась мне в грудь.
Я с лихвой получал – за терпение!
Нас объятье сроднило – до звона в ушах.
Нам признаний хотелось до боли.
Тот несдержанный, первый, застенчивый шаг —
только он отделял нас от поля.
Рожь в себя зазвала, прошумев добротой.
Отводилось в ней нам
                              предназначенное.
Вверх от нас уплывал небосвод голубой;
по-над нами колосья раскачивались…
На лугу мы собрали роскошный
                                                   букет;
им скреплялось для нас наилучшее.
Но беречься должны мы, нарушив запрет:
свирепеют наветы по случаю…
Срок немалый уже проходил.
Сладки были свиданья украдкою.
Только тайному все же открыться момент
                                                              наступил.
Мы тонули в потоках злорадности.
Нас щадить было делом немыслимым.
Миром чистое всюду залапано.
Ей досталось – горчайшее вынести.
Мне – бессрочною с нею разлукой
                                                        заплачено.
Я по краю ходил в неуютном забытом,
                                                      далёком краю.
Жизнь в углы от тоски загоняла.
На печаль и тугую разлуку мою
там не легче легло покрывало.
Одиноким остаться нигде не дадут,
если ты на виду да к тому же и – молод.
В обаянье сгорала и билась в ней суть;
им она оттесняла мой холод.
Что в молчанье своём сохраняла она?
Что в моих затрудненьях читала?
Трепетал под ресницами вздёрнутый взгляд,
 и надбровья сходились в метаниях.
Я себя понуждал терпеливее быть.
Но уже и к иному спешил – очарован!
В уклонениях лишь распаляется прыть.
Залюбиться повторно – не ново.
Страсть дыханьем вздымала ей пышную грудь.
К атакующей ласке готовилась нега.
Та молодка закралась в мой скромный приют.
Удаётся легко отомкнуть даже небо.
Красота из неё била будто ключом.
Мне её она всю показала.
Я всчумел и не сразу очнулся при том.
Без конца мы впадали в начало.
Обожанье пришло, и теперь уж я сам
по ночами у себя её прятал.
Был, однако ж, там некий престранный
                                                               изъян;
он черно́той на праведных падал.
В поселение то ни один призывник
не вернулся из бойни кровавой.
И вдовиц, и девчат дефицит
                                              истомил.
Был для них всяк случайный желанен.
И решились бабёнки на самое-самое.
Доставаться наличный им должен —
                                                  по жребию.
У проказниц, у каждой —
                                      своё расписание.
Надлежало успеть —
                             в отведённое время…
Чудеса и сумбур! Свет сходился на мне!
Был такой оборот не иначе как ломаным.
И привёл он к тяжёлой и мрачной беде.
Моря слёз не хватило бы смыть это горе.
Той, что я согревал и уже дорожил,
от меня отступиться никак не хотелось.
Тайный сговор завистниц бедняжку сгубил.
Отыскалась она под водою —
                                               завёрнутой в невод…
Нет, забыть я не смог бы тоски и
                                       неясных, тяжёлых
                                                                  тревог…
Мне судьба их оставила в память.
Как бы ни был пахуч и изящен расцветший
                                                       сегодня цветок,
процветавший давно, до него, был во всём
                                                                 ему равен.
Отлетают мечты, истомляясь в обычной
                                                               приязни.
Но и в узах не стыд покориться прибоям и
                                                                  зною
                                                                       любви.
Ей своё отдаю, соглашаясь тащиться за нею
                                                      хотя бы по краю,
будто вечный невольник, в ней пробуя
                                                    вечную юную
                                                                        жизнь.
Я любил и в любви забывал, как я ею бывал
                                                                 околдован.
Нет, не в снах я в безумный восторг от неё
                                                                  приходил.
Проникали в меня её новые звоны и чары,
                                                                       и снова
я, позывы свои разделяя, себя у другой
                                                               находил.
Истончались мгновения; страсть как в огне
                                                                    изгорала.
А уж ближе, стыдливым круженьем
                                                  и статью Венеры
                                                                          маня,
подобраться спешила ко мне с замирающей
                                                         нежною тайной
та, что с прежней орбиты в свой пламенный жар
                                                           уводила меня.
Да, легко попадал я в те жадные, сладкие сети.
За одними другие с сетями своими за мною
                                                    гнались и гнались.
И куда бы я смог убежать – в этом
                золото-солнечно-лунно-серебряном
                                                                          свете,
если сам я желал, чтобы сети такие на мне
                                                                не рвались!
Оправданий не жажду: влеченья мои —
                                                   не пустая растрата.
Я любовные встречные сполохи, радуясь,
                 без промедленья в себя принимал
                                               и за новою тайной
                                                                         летел.
И винюсь я лишь в том (и да быть мне всегда
                                                             виноватым!),
что любовь, ту, которую я
           в угожденье бранчливой молве
                                                      отвергал,
                                                                    но,
                                                по чести сказать,
                                    непременно б отведать —
                                                                         хотел.
Не ропщи, моё сердце, не вне́мли
                                        унылым стенаниям вьюг.
Не смущайся проклятий и мудрым останься,
                                                    своё попрочней
                                                                          затая.