Не дышать!
Чернота стала всеобъемлющей, густой, сконцентрированной, как кислота, миг – и она растворила его в себе.
Боль была всюду, казалось, даже пространство вокруг него пропитано ею, ничего не видно, лишь плавают тускло-цветные пятна, в ушах ровный громкий гул.
«Ослеп и оглох», – понял Григорий. И еще понял, что живой. Теперь его будут изучать, смотреть характер разрывов и травм, сопоставлять, анализировать…
А потом – кто-нибудь обязательно повторит эксперимент. Найдутся и любители.
Руки-ноги остались целыми, он мог немного ими шевелить, вот только пальцев не чувствовал.
Тяжелые волны боли медленно перемещались по телу, сосредотачиваясь в голове. Здесь боли пришлось по нраву: толстые и прочные стенки черепа не давали ей испариться, и она набирала сытую мощь, копила остро-пронзительную силу.
Вялое, рваное сознание было похоже на колеблющийся огонек. В ушах шумели кровавые водопады.
«Стоило приходить в себя, чтобы умереть», – с трудом смог подумать Говард. Он почувствовал, что боль уже скопила достаточно силы для взрыва, осталось только подать искру. Где-то вдали мелькнула красная вспышка. «А вот и искра», – подумал Хорошев.
– Инсульт, – растерянно констатировала Нам Ли. – Он умер.
Астронавты растерянно переглянулись. В отсек влетел Леонов.
– Люк починили, будем запускать зонд, – сказал он и замолчал, растерянно глядя на парящего мертвеца.
Ему не ответили.
– Надо сообщить на Землю, – сказала Нам Ли.
– Первый случай, – сказал Голубев. – В космосе еще никто не умирал. Только на взлете или при посадке…
– Надо сообщить на Землю, – повторила Нам Ли.
Войдя в здание Криоцентра, Рахат, по обычаю, притормозил у стойки ресепшена. За стойкой сидела, как всегда, невероятная Кармель Мур.
Смуглая индуска, чьи длинные волосы были перекрашены в золотистый блонди, что здорово сочеталось со смуглой кожей и ярким, но изысканным, совсем не индийским макияжем. А из отличной заготовки хирурги довели сильное, но нежное тело до абсолютного совершенства.
Когда он видел Кармель, сердце разгоняло по вскипающей крови радость от осознания того, что в жизни еще есть то, что его удивляет и приводит в восторг, что впереди еще ждет его какая-то особенная радость, а жизнь – не однотонная, скучная, проходящая мимо.
Небрежно облокотившись о стойку, рядом с Кармель стоял Олжас. Поигрывая блестящим брелоком, он что-то с усмешечкой ей говорил. Кармель улыбалась и смотрела на него слишком заинтересованно, что омрачило солнечное настроение Рахата.
– Привет, – сказал он, стараясь выглядеть равнодушным. Олжас лениво оглянулся.
– А-а, работник полей, – сказал он.
– Привет, – сказала Кармель и улыбнулась. – Как нога?
– Почти не болит.
– И скоро снова в поля, – усмехнулся Олжас. – Подлатали – в бой.
Рахат пропустил его высказывание, сравнивая улыбку Кармель с теми, которыми она награждала Олжаса.
– Нравится у нас? – спросила Кармель.
– Нравится, – ответил Рахат. – Спокойно, чисто…
Олжас громко расхохотался.
– Чисто? – воскликнул он. – Ты не привык?
– Не дразни его, – сказал Кармель. – Он герой.
– Слышал, – отмахнулся Олжас. – Прямо Спаситель. Кому что – кто головой умеет думать, кто – в полях геройствовать. Масштабы действия, правда, несопоставимы.
Глаза его лениво и нагло смотрели сквозь Рахата.
– Я умею и то, и другое, – сказал с улыбкой Рахат. Кивнул Кармель и пошел в сторону лифтов. И хотя он внимательно следил за тем, чтобы лицо и фигура оставались расслабленными, внутри весь кипел.
