Ария отчаянных святых - страница 2

Лиловая, пульсирующая масса, достигнув первых домов Оберталя, не остановилась даже на мгновение. Она обтекала деревянные стены, как вода обтекает камни, но это была не вода. Там, где она касалась дерева, оно мгновенно темнело, съеживалось и начинало дымиться, словно его пропитывали концентрированной кислотой. Первый дом на ее пути принадлежал старому часовщику, герру Бауману, известному своим затворничеством и коллекцией антикварных часов, тиканье которых было единственным звуком, нарушавшим тишину его жилища. Из окна, выходившего на улицу, на мгновение показалось его испуганное, морщинистое лицо с круглыми очками на носу. Он что-то кричал, но его голос потонул в новом, отвратительном звуке – глухом, влажном треске, с которым оконная рама вместе со стеклом и частью стены была втянута внутрь дома, словно гигантским пылесосом. Затем из дома донесся короткий, пронзительный вопль, оборвавшийся так же внезапно, как и начался. И тут же из того, что еще недавно было окном, начала вываливаться и капать на землю все та же лиловая, пузырящаяся жижа, но теперь в ней угадывались какие-то новые, еще более отвратительные оттенки – багровые, землисто-серые, и что-то отдаленно напоминающее осколки фарфора и латунные шестеренки.

Следующей жертвой стала фрау Шнайдер, прачка, спешившая с корзиной свежевыстиранного, еще влажного белья к своему дому. Она не успела даже вскрикнуть. Одно из бесформенных щупалец, вырвавшееся из основной массы чудовища с невероятной скоростью, обвило ее тучное тело. На долю секунды показалось, что оно просто обнимает ее, но затем ее одежда – белоснежные простыни, кружевные салфетки, ее собственное цветастое платье – мгновенно потемнели и словно растворились, а сама фрау Шнайдер начала неестественно вытягиваться и деформироваться. Ее кости ломались с отвратительным хрустом, слышным даже сквозь чавкающие звуки, издаваемые чудовищем. Ее лицо, искаженное предсмертной агонией, на мгновение превратилось в гротескную маску ужаса, а затем вся она, вместе с корзиной, была втянута в пульсирующую массу, которая лишь слегка увеличилась в объеме и продолжила свое жуткое шествие. От прачки не осталось ничего, кроме мокрого пятна на булыжной мостовой и едва уловимого запаха мыла, смешавшегося с омерзительной вонью чудовища.

Эта невообразимая, стремительная и абсолютно беспощадная расправа над мирными, ни в чем не повинными жителями повергла оставшихся в состояние окончательного шока. Некоторые просто застыли на месте, их лица превратились в безмолвные маски ужаса, не в силах ни бежать, ни кричать. Другие, наоборот, впали в истерику, метались по улицам, натыкаясь друг на друга, падая и снова поднимаясь, их вопли сливались в единый, душераздирающий хор отчаяния.

Монстр, если это можно было назвать так, не имел определенной формы. Он был текучим, аморфным, постоянно меняющим свои очертания. Его поверхность переливалась всеми оттенками лилового, фиолетового, индиго, иногда вспыхивая внутренними, ядовито-зелеными или кроваво-красными сполохами. Он не полз, а скорее перетекал, как гигантская амеба, оставляя за собой слизистый, обжигающий след, на котором тут же чернела и обугливалась трава, плавился камень, и даже земля, казалось, съеживалась от его прикосновения. Иногда из его тела выстреливали псевдоподии, похожие на уродливые, слепые щупальца, которые хватали все, что попадалось на их пути – домашних животных, неосторожно приблизившихся людей, предметы быта. Поглощение происходило стремительно и ужасающе: жертва на глазах деформировалась, ее структура нарушалась, она словно растворялась, превращаясь в часть этой жуткой, пульсирующей биомассы. И все это сопровождалось непрерывным, влажным, чавкающим, булькающим звуком, от которого кровь стыла в жилах.