Лиловая масса, поглотив еще несколько домов и их несчастных обитателей, начала вести себя еще более странно и зловеще. Ее пульсация участилась, поверхность пошла крупными волнами, словно что-то готовилось вырваться изнутри. И оно вырвалось. С отвратительным, влажным чпокающим звуком, от основной массы начали отделяться меньшие куски – размером от крупной собаки до небольшого теленка. Эти «отпрыски» были точными, хоть и уменьшенными, копиями родительского чудовища: такие же бесформенные, переливающиеся всеми оттенками фиолетового, с такой же хищной жадностью устремляющиеся к любой органике. Оберталь теперь столкнулся не с одним монстром, а с целой армией ползучих, чавкающих кошмаров.
Новорожденные твари разбрелись по деревне, как голодные тараканы, просачиваясь в щели, взбираясь по стенам, ныряя в колодцы. Их движения были более быстрыми, более хаотичными, чем у их «родителя», что делало их еще опаснее. Один из таких мелких монстров, размером с упитанного кота, шмыгнул в открытую дверь булочной, откуда еще доносился аромат свежего хлеба. Через мгновение из булочной донесся приглушенный визг, а затем оттуда выкатилось нечто, отдаленно напоминающее человеческую голову, покрытую липкой фиолетовой слизью, которая быстро ее растворяла. Голова покатилась по булыжной мостовой, оставляя за собой дымящийся след, и врезалась в сапог герра Мюллера, который все еще стоял на площади, тупо глядя на то место, где раньше был его сарай.
– О, смотрите-ка – равнодушно произнес он, пнув голову носком сапога – кажется, это пекарь Ганс. Вечно он жаловался на мигрени. Ну, теперь, полагаю, жаловаться не будет – он снова нервно хихикнул, и его смех утонул в новом всплеске криков и чавкающих звуков.
Насилие, которое обрушилось на Оберталь, было ярким, почти карикатурным в своей жестокости. Оно было похоже на оживший кошмарный мультфильм, нарисованный сумасшедшим художником. Священник, отец Йоханн, пытался остановить одного из монстров силой веры, выйдя ему навстречу с распятием и кропилом со святой водой. Он начал грозно читать экзорцизм на латыни, но монстр, не обращая ни малейшего внимания на святые символы, просто обтек его, словно вода камень. Распятие и кропило упали на землю. Через мгновение то, что было отцом Йоханном, превратилось в дрожащий фиолетовый студень, из которого торчала лишь его седая борода и край черной сутаны. Святая вода, смешавшись со слизью монстра, зашипела и испарилась, оставив после себя едкий, химический запах.
– Ну вот, и святая вода не помогла – философски заметил старик со шнапсом, который успел перебраться на крышу своего дома и оттуда с интересом наблюдал за происходящим – надо было ему шнапсом кропить. От шнапса любая нечисть сбежит. Или хотя бы повеселеет.
Бургомистр Клозе, наконец, выбравшись из подвала, но уже без сюртука и с большим фиолетовым пятном на пижамных штанах (одно из мелких чудовищ успело «лизнуть» его сзади), пытался организовать некое подобие сопротивления. Он стоял на бочке из-под пива, размахивая фамильным охотничьим рогом как дирижерской палочкой.
– Мужчины Оберталя! За мной! Мы должны…мы должны…э-э-э… – его пламенная речь прервалась, когда бочка под ним начала подозрительно размягчаться и оседать. Оказалось, что одна из тварей подползла к ней снизу и начала ее поглощать. Бургомистр с воплем спрыгнул, как раз вовремя, чтобы увидеть, как бочка вместе с остатками его авторитета превращается в дрожащую кучу фиолетовой слизи.
