– Сделку? – Готфрид изогнул бровь – вы становитесь все интереснее, мадемуазель де Монтескье. Обычно ваши предшественники предпочитали язык ультиматумов или, в лучшем случае, заискивающих просьб. И чем же вы собираетесь торговаться с существом, которое видело рождение и смерть звезд?
– Мы живем в эпоху прагматизма, сэр Айзенвальд, – парировала Элеонора – и я прагматик. Вы презираете этот мир, но вы все еще его часть. Пока что. «Морбус-Омега» – это не локальная проблема, не очередная аномалия, которую можно изолировать и изучить. Это экзистенциальная угроза. Она пожирает миры. И если падет этот, вам, возможно, станет еще скучнее. Или же придется искать себе новое пристанище, что, учитывая вашу репутацию, может оказаться затруднительным даже для вас.
Агенты, Вайс и Рихтер, переглянулись. Мюллер, кажется, вообще перестал дышать. Диалог, разворачивающийся перед ними, напоминал скорее партию в древнюю, смертельно опасную игру между двумя равными по интеллекту и цинизму хищниками, чем переговоры. Слова были отточены, как лезвия, каждый ответ нес в себе скрытый вызов и глубокое понимание оппонента. Они привыкли к приказам, к четким инструкциям, к врагам, которых можно классифицировать и нейтрализовать. Но это было нечто иное. Это была дуэль воли, облеченная в саркастическую учтивость.
– Какая трогательная забота о моем досуге и комфорте – усмехнулся Готфрид, подходя еще ближе к телефону. Казалось, он пытается рассмотреть Элеонору сквозь пиксели экрана – вы полагаете, что перспектива глобального апокалипсиса заставит меня ринуться на амбразуру? Спешу вас разочаровать. Я видел достаточно концов света, чтобы относиться к ним с философским спокойствием. Иногда даже с некоторым злорадством.
– Я не апеллирую к вашему альтруизму, которого, по общему мнению, у вас нет – спокойно продолжала Элеонора – я апеллирую к вашему эго. К вашей природе. Вы – воин, сэр Айзенвальд. Реликт эпохи, когда конфликты решались не резолюциями комитетов, а сталью и кровью. Вы устали, да. Но даже самый старый лев все еще остается львом. А эта «Морбус-Омега»…она может оказаться достойным противником. Возможно, последним достойным противником.
– Вы мне льстите, дитя, – протянул Готфрид, но в его голосе уже не было прежней абсолютной отрешенности. В глубине его глаз, казалось, на мгновение мелькнул отблеск древнего пламени – искусно играете на струнах моего непомерного тщеславия. Но слова – это всего лишь ветер. Допустим, на мгновение, лишь на одно крошечное, смехотворное мгновение, я решу снизойти до ваших проблем. Что вы, Элеонора де Монтескье, наследница тех, кто веками пытался загнать меня в клетку, можете предложить существу, для которого золото – прах, власть – скука, а жизнь – затянувшийся фарс? Что есть у «Эгиды», чего нет у меня, или чего я не могу взять сам, если бы только пожелал?
Элеонора де Монтескье на мгновение замолчала, и на ее лице появилась едва заметная, хищная улыбка, очень похожая на ту, что часто играла на губах самого Готфрида.
– Я могу предложить вам то, чего вы, возможно, не испытывали уже очень давно, сэр Айзенвальд, – ее голос понизился, стал почти интимным, несмотря на электронное посредничество – я предлагаю вам войну. Совершенно новую войну.
Готфрид чуть склонил голову, в его глазах вспыхнул неподдельный интерес.
– Войну? – переспросил он, и в его голосе прозвучали нотки, которых агенты у него еще не слышали – нечто похожее на предвкушение – о, как это…интригующе. Но мир всегда воевал. Ваши мелкие стычки, ваши «миротворческие» операции, ваши гражданские конфликты…все это так утомительно и предсказуемо. Какую «новую» войну вы можете мне предложить, дитя, чего я еще не видел?
