В обоих случаях длина ствола была рассчитана так, чтобы пуля после выстрела летела прямо и попала точно в цель. Самовольное отпиливание части стволов эти расчеты нарушало. Пуля летела, куда ей вздумается – как мелкий камень, пущенный из дрянной рогатки.
Трач пытался это объяснить. Бойцы с ним не соглашались и настаивали: мол, если даже ствол сделать короче, меткость остается прежней, зато винтовка станет легче.
Трач понимал, что надвигается катастрофа. Ни о какой меткой стрельбе из таких «карабинов» говорить не приходилось. Винтовки превращались в обыкновенные хлопушки. А бойцам, случись бой, грозила бессмысленная гибель.
Голиков вышел к взбаламученной роте. Попытался вступить с бойцами в спокойный разговор. Обычно это ему удавалось. Но прибывшее пополнение было наспех собрано по глухим деревням. Военного опыта у крестьян не имелось никакого. Что командира полагается хотя бы выслушать, им тоже никто не объяснил.
Опасность состояла в том, что желание пощеголять с укороченными винтовками могло вспыхнуть и в других подразделениях полка. После этого полк пришлось бы расформировать как абсолютно небоеспособный.
Сложность заключалась еще и в том, что бойцы вошли в такое состояние, когда доводы разума на них уже не действовали. Требовалось какое-то переключение, эмоциональный взрыв, чтобы в новобранцах проснулся разум. У всех сразу. Но как такое переключение произвести? Командир полка придумал.
Аркадий Петрович распорядился будничным голосом принести «станок Виккерса». Это был штатив, похожий на те, которыми и сегодня пользуются фотографы и кинооператоры. Только вместо фотокамеры Аркадий Петрович закрепил на станке одну из укороченных винтовок. Потом навел ее, как он писал позднее в рассказе «Обрез», «на большой расшибленный сук стоявшего в пятидесяти шагах дерева».
– Смотрите, – приказал он бойцам, которые с интересом наблюдали за его приготовлениями.
«Карабинеры» по очереди подходили к станку, охотно смотрели в прицел и убеждались, что винтовка была направлена точно в сук. После этого Аркадий Петрович взвел затвор заряженной трехлинейки, спокойным шагом направился к дереву и закрыл сук головою.
Он отыскал глазами бойца, который особенно громко кричал о достоинствах укороченных стволов.
– Подойди к станку, – велел ему Голиков. Тот, слегка бравируя оказанным ему вниманием, подошел. – Проверь, хорошо ли винтовка нацелена? Хорошо? Ты не ошибаешься? Тогда стреляй!
Боец вмиг побелел и отшатнулся. Он хотел подальше отойти от станка.
– Стреляй! – громко повторил Голиков. – Или я отдам тебя под суд за неисполнение приказа командира!
Боец побелел еще больше, перекрестился и в полуобморочном состоянии, закрыв глаза, нажал курок обреза.
Грянул выстрел. Голиков продолжал неподвижно стоять под деревом. Прошло несколько секунд. Аркадий Петрович с нарочитым спокойствием от дерева отошел.
– Ну что? – спросил он бойцов.
Те испуганно, подавленно молчали.
– Ну что? – повторил командир полка. – Увидели, чего стоят ваши «карабины»?
И чей-то голос громко, но смущенно крикнул:
– Крыть нечем!
