Томский. Ах, да. Вторая – это отношение к общественной культурной жизни в целом. Здесь я, надо сказать, во многом согласен с вами – в ней много мертвечины, причем опять-таки мертвечины двоякой. С одной стороны – это именно что превращение культуры в некую сонную забаву для «приличной публики»; с другой – поле разнузданного эксперимента для публики «неприличной».
Крот. А чем приличная публика отличается от неприличной?
Томский. Сейчас уже почти ничем; раньше она отличалась своим общественным положением; чаще всего её называли буржуазной публикой. Приличная публика – люди, имеющие средства и положение в обществе и отстаивающие ценности этого общества. Искусство для них – своего рода духовный десерт после сытного материального блюда. Соответственно, неприличная публика – всякого рода отщепенцы, студенты, бунтари с причиной и без, и прочая, и прочая. Их искусство – всякого рода эпатаж, пощечина общественному вкусу, бунт против всего понятного, привычного и, как следствие, ручного. Но сегодня все перемешалось – авангардное, контркультурное искусство превратилось в такую же забаву, как и классическое; приличная публика охотно идет на всякие «неприличные» перформансы; эпатаж давно стал ручным и обыденным.
Крот. И вам это не нравится?
Томский. А мы изначально находимся вне этой системы координат. Мы чтим классику, но при этом выпадаем из «приличного общества», – однако, выпадая, не бунтуем против него.
Крот. Хорошо бы развить этот тезис.
Томский. Разовьем, обязательно разовьем, но – чуть позже.
Крот. Все у вас «на потом» откладывается – и Маркс, и бунт против Общества.
Томский. Поверьте, обо всем поговорим, но для начала нам надо определиться с идейными основаниями, на которых выросло и покоится, то есть не покоится, но бурлит наше сообщество – тогда все будет понятнее.
Крот. Значит, пора взяться за основы. Но пока я спрошу о другом: вы уже несколько раз сказали о Культуре с большой буквы, очевидно, противопоставляя её какой-то культуре с маленькой буквы. В чем суть этого противопоставления, чем различаются эти две культуры? Или – тоже потом расскажете?
Томский. Нет, почему, можно и сейчас. Культура с большой буквы – это всего лишь обозначение для высшего пласта культуры, то есть для того, что остается в истории культуры. Пока что я скажу так, хотя по сути это и неверно.
Крот. Зачем же вы говорите так, если это неверно?
Томский. Затем, что в противном случае мне пришлось бы делать очень много уточнений, время для которых еще не пришло. Так что и здесь я тоже «потом уточню». В общем, Культура с большой буквы – это высший пласт культуры, а вот что касается места в истории – нам еще придется об этом поговорить.
Крот. Тогда задам следующий вопрос: рок-музыка останется в истории?
Томский. Хорошенький вопрос!
Крот. Вполне законный.
Томский. Может и законный, но для меня он не имеет смысла – зато для меня очевидна несопоставимость таких фигур, как, например, Моцарт, Бах или Бетховен с такими фигурами как Джон Леннон, Джим Моррисон или Тилль Линдеманн.
Крот. А, по-моему, «Битлз» стали просто-таки одним из символов двадцатого века, и, следовательно, как минимум их место в истории незыблемо. Это же чистой воды классика!
Томский. И о слове «классика» мы тоже поговорим, потому что оно тоже по большому счету неудовлетворительно. Слово «классика» словно бы и придумано как раз для того, чтобы, услышав его, зевнуть, – таковы издержки школьнического принудительного вбивания в голову классических текстов.
