Едва Юля открыла глаза, как почувствовала ломоту в затылке. Перед ней темнели силуэты мебели и граммофонной трубы на фоне зарешеченного окна. Болела шея. Волшебно мерцали вазы и бокалы в непривычном количестве. Огромная супница основательно заняла собой пространство круглого стола, а темные пятна тарелок окружали ее. Под ногами торчали трубы целого полчища самоваров. Из золотых окладов осуждающе поглядывали темноликие существа.
Юля попыталась встать и обнаружила отсутствие ботинок на ногах. Но пол показался ей будто живым – теплым. Если это рай, то зачем здесь граммофон и самовары? А ложками и вилками что здесь делают? Прямо перед ней – застекленный прилавок, в котором, словно снег на рождественских открытках, посверкивали какие-то вещички. Все дальнейшее терялось во мраке, из которого возникла расплывчатая фигура с вопросом: «Как дела?»
– А это что, музей?
– Нет, морг, совмещенный с кладбищем.
– Милое местечко!
– Особенно в час ночи.
– Ой! – Она начала лихорадочно рыться в рюкзаке и по карманам, но там завалялось лишь несколько монеток. – Вы мне денег на такси не одолжите?
В ответ сторож пожал плечами:
– У меня нет.
Девушка посмотрела на него подозрительно:
– Затащили в какую-то конуру, знаем мы вас! Нахал! К телефону хотя бы подпустите?.. Мама! Я с Борей сижу в «Норде». Ничего, когда-нибудь высплюсь.
– Ага, – сказал сторож гнусавым голосом закадрового переводчика видеофильмов, – теперь у меня есть алиби!
И уселся на краешек стола.
– Да отвяжитесь вы! Выпустите меня!
– Куда ты среди ночи пойдешь без ботинок? Скажи мне лучше спасибо, в этом подъезде один мужик имеет обыкновение своего бультерьера выгуливать ночью… Вот смеху было бы! Меня Георгием зовут. А ты ведь Юля?
В кофеварке булькала вода. Георгий поставил перед Юлей чашечку из кузнецовского сервиза и положил витую серебряную ложечку. Кофе был как раз кстати, потому что у нее сохло во рту, где сам по себе болтался жестяной язык. Юля разглядывала углубившегося в газету Георгия. Невысокий, сухожильный. Если полезет, есть шанс с ним справиться. А одет! Как все в его годы: лишь бы было тепло и удобно.
– Знакомые буквы нашли? – спросила она хамовато. – Что пишут?
– Статья называется «Горе луковое», про то, что эстонско-российскую границу закрыли, и теперь лук из Причудья некуда девать… Или вот: «Департамент Гражданства и Миграции…»
– Нет-нет, вот этого не надо! У меня с государством жизнь параллельная. Оно меня не замечает, я – его.
– Бедные, как им тебя не хватает! Анархистка?
– А по-вашему, анархист – это пьяный матросик?
– Мне, между прочим, два года до пенсии оставалось, а меня из милиции уволили. Как тут не заметишь? Но ведь что-то можно бы сделать…
– Конечно, можно! Летом ягоды собирать и варенье из них варить, а зимой чай с этим вареньем пить.
– Простите, сударыня, нет у меня варенья!
– Вот видите!
«Ну и зануда! – подумала Юля.– Еще полночи с ним коротать!» А Георгий вновь укорил себя, зачем он с ней связался. Она нарушала своим присутствием привычное течение его жизни. Уже выходя из дома, он предвкушал запах дорогого хозяйского кофе, позвякивание серебряной ложечки о любимую чашку, чтение газеты. В газете иногда писали такое, что выводило его из равновесия. Но он надеялся на крепкие ставни, аблоевский замок и быстроту своей реакции. Врасплох его нельзя будет застать. Тем более, как он предполагал, на его стороне святые лики, глядящие из икон на стенах. Окружавшие его вещички казались ему сиротками, их настоящие хозяева лежали в разных землях по всему свету. Многие вещи, исчезнув из магазина, не уходили из его памяти. Более того, он иногда цеплялся душой за какую-нибудь этажерку, зеркало, вазу…
