– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашивает он, и я набираю в легкие побольше воздуха.
– Не могла заснуть и решила пойти поесть пиццы, вспомнила название пиццерии «У Джо», куда мы ходили, когда я приезжала к тебе тем летом, в пиццерии столкнулась с Надин, а она не позволила мне сесть в такси и вернуться на Манхэттен, сказала, уже поздно, так что я оказалась у тебя дома.
Я таращусь на него. Он – на меня.
– Тебе ведь даже не нравится нью-йоркская пицца, – говорит он. Конечно, из моего многословного рассказа он уловил именно это.
– Неправильная какая-то пицца, – объясняю я. – Они не кладут в тесто ни кукурузу, ни сладкий картофель.
– Сори, это же хорошо.
В коридоре раздается какой-то звук, и Натаниэль, оглянувшись, торопливо заходит в комнату, закрыв за собой дверь.
И теперь мы оказались наедине за закрытой дверью. Он, должно быть, тоже сообразил, что натворил, поскольку быстро отводит взгляд – и тут же пораженно застывает.
Оказывается, ему на глаза попался мой бесшовный бюстгальтер, свисающий со спинки его стула, куда я его, не подумав, бросила, когда раздевалась. Все мое тело охватывает жар. Натаниэль резко поворачивается ко мне, а потом мы оба отводим взгляд. Часы с Пикачу на полке тикают слишком громко, отмеряют каждую секунду. Хотелось бы надеяться, что все это – лишь кошмарный сон, но даже мое подсознание не способно на такую жестокость.
Тут мой телефон, лежащий на тумбочке, пиликает, и я практически бросаюсь к нему.
Пришло сообщение от отцовского секретаря – ужасно длинное и с кучей подробностей.
– Все в порядке? – спрашивает Натаниэль, когда я закончила читать. Голос у него ровный, спокойный.
– У меня запланирован обед с бабушкой. У нее дома.
– Вот как, – Натаниэль кивает и вежливо добавляет: – Звучит… занятно? – должно быть, вспомнил, что мать моего отца – не самая добрая и не самая любящая бабушка.
– Отцовский секретарь прислал подробные указания относительно того, что мне надеть. Что-нибудь элегантное и, цитирую, «подходящее единственному ребенку будущего кандидата в президенты». В особняк пригласят фотографа, чтобы он сделал снимки для статьи, которую опубликуют в рамках новой рекламной кампании отца.
Натаниэль присвистывает.
– Вы с Суном как богачи из сериала, – усмехается он, пытаясь разрядить обстановку.
Я качаю головой.
– Сун – другое дело. Он – чеболь[24].
Натаниэль вздергивает бровь.
– А ты нет?
– Мой отец – член Национального собрания[25], а мать – генеральный директор «Джоа Энтертейнмент». Ни тот ни другой не владеют собственными конгломератами.
– И всего-то? – сухо откликается Натаниэль. На лице у него усмешка, но он не смотрит мне в глаза, и улыбка его гаснет.
Вот я молодец: спорю о том, в чем разница между корейскими богачами, и жалуюсь на свою богатую семью, а его родители держат химчистку. Это, конечно, вполне уважаемый бизнес, но до мультимиллионеров его семье далеко. Тем не менее они сумели выучить в колледже всех трех его сестер — еще до того, как Натаниэль стал зарабатывать в составе ХОХО, и я знаю, что даже потом они отказывались брать у него деньги.
Он прочищает горло.
– Я пойду. А тебе надо поспать. Ты ведь завтра утром летишь назад в Корею, правильно?
– Клянусь, я не знала, что ты сегодня зайдешь домой. – Меня мучает чувство вины, настолько, что голос слегка дрожит. – Если бы я знала, ни за что не пошла бы с Надин.
– Сори, все нормально. – У Натаниэля добрый, ласковый голос.
