– Нечего мне полагать: не велики бояре – казаки да татаре!
– А ну пошел во двор! – затопал на него ногами старый писарь. – Скотина чумовая! И на нас-то своею грубостью гнев накличешь… – И сам, взявши поднос с заедками, потащил его в особливый покой, где разговаривали дьяк и атаман.
Вскоре он выскочил обратно и, кликнув двух писарей в помощь, принялся шарить по полкам, где грудами лежали свитки; погнали молодого писаря на полати, где лежали «скаски» за много лет. Раза два выходил сам дьяк Урусов, рылся, в одному ему ведомых документах, и уносил их в особливую палату. Зверовидный стрелец только диву давался – такого переполоха, вызванного приходом безвестного атамана, он, отродясь, не видывал, и страшно ему хотелось узнать, что же там, за крепко затворенными дверями, происходит. Раза два он исхитрился и заглянул в, на мгновение открытую, дверь. Атаман сидел на лавке, а перед ним, как ученик перед наставником, что-то вычитывал из свитков, грудой лежащих перед ними на столе, дьяк.
Но вряд ли сгоравший от любопытства стрелец понял бы, о чем идет речь между седым, изрубленным атаманом и спасенным им когда-то на Казанском пожаре татарчонком.
Дьяк подтвердил, что Государь справлялся об Ермаке и даже поговаривал, что Ермака следовало бы отправить в Пермь, для обороны противу сибирских набегов, но указа писать пока не велел.
– Велел, не велел, а ежели решил в Пермь меня послать, не забудет. Государь долгопамятлив!
– Ну и хорошо! – сказал, щуря хитрые татарские глаза, Урусов. – А тебе что, батька, на старости лет неохота в тепле да покое пожить? Хватит казаковать-от!
– Я и хотел… – сказал Ермак. – Вернуться бы на Дон. В свой юрт. Там у нас вся станица вернулась. Городок поставили. Отары у нас, табуны… Отеческие места!
– Да Бог с тобой! – сказал дьяк. – Какой там покой?! Какие табуны! Неровен час – ногаи прорвутся… вот тебе и отеческие места! А они пойдут! Обязательно пойдут. Наши доносят: им большие деньги папа римский на поход прислал.
– Посулил небось, – усумнился Ермак. – Однако они и на посулы падки. Пойдут.
– Знамо, пойдут. Мы уж сейчас потихоньку воинских людей на засечную линию переводим… Под Псковом-то на убыль идет. Застрял Баторий, не сегодня завтра побежит.
– А ну, что там за Пермской острог? Сказывай, – попросил Ермак. – Может, и вправду там служба гожая?
Вот тут-то и кликнул дьяк Урусов писарей, и забегали они, как мыши по амбару, и натащили вскоре ворох бумаг да пергаментных свитков. Но дьяк Урусов, недаром Царем ценился превыше многих, – он со «скасками» только сверялся, а говорил-вычитывал все по памяти, точно в книгу глядел.
– Пермская земля и Велкий Камень, татарами Уралом рекомый, нам давно ведомы! И русские люди за Камнем давно бывали и живали, промышляли зверя, и зимовья там стоят. Почитай, лет с четыреста новгородские мореходы за Камень плавали, в Югру и Мангазею до реки Оби. Того же времени и ход за Камень есть, по реке Печоре. Кузьма! – крикнул он властно. Ермак подивился, как из заморыша-татарчонка вон какой дельный дьяк вырос. Да как он в кулаке весь Разрядный приказ держит. – Кузьма, подай чертеж вот отсюдова. Первый раз дань с тамошних жителей собрал воевода Василий Скряба, -Урусов нахмурился, посчитал и сказал точно: – Сто шестнадцать лет назад! Вот так будет!
– Ловко, – похвалил не то воеводу, не то своего найденыша Ермак.
– А сто десять лет назад воевода Федор Пестрый повоевал всю Пермскую землю и поставил острог Чердынь.
