– Зачем опять обидно говоришь? Спроси: дети есть? Отвечу: есть. Сын есть, понимаешь?
– Сын?.. – поразился сержант. – Ну, извини, не знал. Извини, друг. Сын… Сын – это, брат, здорово! Ты молодец, что сына заимел. По себе знаю. У меня, брат, двое.
– А у меня – девочка, – ласково улыбнулся Хабанеев. – Я ей самое красивое имя нашел. Такое…
– Ты бы лучше пружину нашел, Хабанера, – прервал его Сайко. – Баланду травить вы все мастера, а я вот интересуюсь, где наша пружиночка?
– Должно, уронили, товарищ младший сержант.
– Уронил, так ищи, салага! А то девочка твоя в первом же бою сироткой останется.
Хабанеев покорно полез под стол, где и принялся искать злополучную пружину, недовольно ворча под нос:
– Ходят тут, ходят, а потом удивляются, отчего это оружие не стреляет…
– Вы обо мне, что ли, Хабанеев? – нахмурился Суслин.
– Никак нет, – отозвался из-под стола Хабанеев. – Я о старшем сержанте Гарбузенко, товарищ младший лейтенант. У него сапоги сорок шестого размера: затвор можно унести, не то что пружиночку.
– Кстати, а где Гарбузенко? – спросил Игорь.
– К старшине пошел, – пояснил Мятников, любовно протирая ветошью ствол пулемета. – Мыло канючить.
– Нам же выдавали мыло? – удивился Суслин.
– Тому мылу кто-то уже ноги приделал, – усмехнулся Сайко.
– Тю-тю наше мыльце, – вздохнул под столом Хабанеев. – Теперь газетами мыться будем. Говорят, если взять подшивку за полгода и тереть активно спину, то…
– Что вы там под столом разглагольствуете, Хабанеев? – недовольно спросил Суслин. – Почему вы вообще не вылезаете?
– Я пружину ищу, – объяснил Хабанеев. – Бронебойка без пружины не стреляет. А насчет газет – точно, вы у начхима спросите. Есть у старых подшивок мылящая способность…
– Прекратите глупые остроты! – поняв, что его снова разыгрывают, рассердился Суслин. – Лавкин, почему вы пэтээр один чистите? Где ваш первый номер? Святкин где, спрашиваю?
По уши перемазанный маслом Лавкин, в одиночку трудившийся над бронебойкой, обреченно вздохнул:
– Это… Товарищ ефрейтор приказали, чтоб, значит, все блестело, а сами… – И замолчал.
– Ну и что же они сами? – нетерпеливо спросил Суслин.
– Сами дрыхнут, – пояснил Мятников. – Ну, сачок! На все сто с походом…
Святкин действительно сладко посапывал в самом дальнем углу верхнего яруса нар, и снизу его не было видно.
Суслин взгромоздился на табурет, привстал на носках и лишь тогда обнаружил спавшего ефрейтора.
– Встать! – скомандовал Суслин.
Святкин не шевельнулся, но по его замершему дыханию было ясно, что он прикидывается спящим, соображая, как бы получше выйти из создавшегося положения.
Солдаты перестали чистить оружие, с интересом ожидая начала очередного «спектакля».
– Ефрейтор Святкин, встать! – крикнул Игорь и дернул спящего за ногу.
– Раны… – вдруг простонал Святкин.
– Какие раны? При чем тут раны?
– При мне, – умирающим голосом пояснил ефрейтор. – Болят мои раны. Застудил в период героического отражения танковой атаки. Скрутило.
– Скрутило?.. – Игорь в растерянности оглянулся… и увидел сорок молодых, приготовивших улыбки лиц. Спрыгнув с табуретки, Игорь спокойно и неторопливо пошел к выходу.
– Куда это он? – шепотом спросил вылезший из-под стола Хабанеев.
– Может, за доктором? – предположил Крынкин.
– Скажешь тоже, – возразил Глебов. – Небось командиру роты жаловаться побежал, Суслик…
Игорь вдруг резко повернулся, шагнул к солдатам. Он смотрел на них в упор. Губы его дрожали, да и заговорил он непривычным, до звона напряженным голосом:
