Шион скрестила руки.
– Ты слишком упрям, чтобы признать очевидное.
– А ты – слишком стара, чтобы признать, что теряешь контроль.
На миг между ними повисла тишина. Потом Шион коротко кивнула.
– Тогда посмотрим, кто окажется прав.
Она ушла, её мантия шуршала, как змея в сухой траве.
Лирхт остался. Один. И впервые за долгое время в его взгляде появилось сомнение.
Тренировка закончилась позже обычного. Вечер подкрался незаметно, расплескав серые тени по стенам двора. Паулин стояла у мишеней, руки дрожали от усталости, пальцы едва держали клинок. Казалось, всё тело состоит из синяков, боли и глухой злобы.
Лирхт появился, как всегда – без звука. Встал чуть в стороне. Не произнёс ни слова. Просто смотрел.
– Если ты пришёл посчитать, сколько раз я не попала в цель, можешь подождать утра, – пробурчала она, не оборачиваясь.
Он молчал. Потом подошёл ближе. Слишком близко.
– Ты раздражаешься, когда тебе не дают возможности доказать, что ты сильнее, чем есть. Как тогда, когда ты вытащила Ингрид из круга, хотя знала – добить было проще.
Ты не добила – потому что хочешь, чтобы тебя боялись, но не призналась в этом. Потому что ты всё ещё лжёшь. Даже себе.
– Я лгу? – Паулин развернулась резко. В голосе – ярость, в глазах – неуверенность.
– Постоянно. Ты хочешь остаться, но боишься привязаться. Ты хочешь, чтобы тебя признали, но делаешь всё, чтобы тебя ненавидели. Ты хочешь знать, что значишь для меня, но не выносишь ответа. Паулин почувствовала, как у неё в груди всё сжалось – будто эти слова ударили в самую глубину, в ту часть, которую она не разрешала себе трогать. Щеки налились жаром, сердце кольнуло, а пальцы невольно сжались в кулаки. Мысль вспыхнула: «А если он прав?» – и тут же сгорела в пепел стыда. Это было больнее, чем любой упрёк, потому что в ней отзывалась правда, которую она боялась услышать даже от себя самой.
Он говорил спокойно. Как анатом – о строении трупа. Как хирург – о разрезе.
Паулин отступила на шаг. Воздух между ними сгустился. Она пыталась найти, за что зацепиться – хоть за что-то в себе.
– А ты? Что ты хочешь, Лирхт?
Он приблизился. Глаза – как металл.
– Я хочу, чтобы ты перестала прятаться за чужой злостью и признала свою.
– Зачем? Чтобы ты мог ею управлять?
– Нет. Чтобы ты сама смогла.
Она отвернулась, но он не дал ей уйти. Рука легла на её плечо – не грубо, но твёрдо. Паулин замерла. Тело будто взбесилось – сердце билось в горле, ладони вспотели, дыхание сбилось.
– Ты думаешь, я играю с тобой? – его голос стал ниже, почти интимным. – Если бы я хотел сломать тебя – ты бы уже лежала в пыли. Но мне интересна та, кто встаёт. Снова и снова.
Она не выдержала. Что-то внутри сорвалось – истерично, нерационально. Оттолкнула его, но не с силой – с болью, с тем захлёстом эмоций, что приходит перед срывом. Грудь вздымалась тяжело, как после бега. В глазах заблестело – не от слёз, от безумия, что ползло изнутри. Губы дрожали. Паулин хотела закричать, ударить, исчезнуть – всё сразу. Это было не просто отчаяние. Это было нечто иное. Нечеловеческое. Лирхт нахмурился. Он не понимал, откуда такая реакция. Списал на нервы. На юношеский бунт. На гормоны. Он не знал, что тело Паулин в эти секунды медленно, но верно начинало менять себя. Незаметно. Но необратимо.
– Прекрати. Ты лезешь под кожу, ты выворачиваешь меня. Я не знаю, кем ты меня видишь – но я не та. Я не хочу быть ею.
