Мы свернули в грязный проулок, и негр завел меня в темный мрачный бар, совершенно пустой и сонный. Тихо и прохладно.
– Что будешь пить, мой друг? – спрашиваю негриллу.
– Пиво.
– О'кей, пиво ему и кока-колу со льдом мне, – говорю мулатистому бармену.
– И сигарет, ты же обещал мне сигарет!
– О'кей, и «Кэмел», босс! – щелкаю я пальцами. Щелкать пальцами я еще в первом классе научился.
Мулатистый ставит перед нами напитки. Я отпиваю колу и говорю:
– Советский Союз, Том, был великой страной.
– Да, – отвечает негрилла и закуривает.
– Гораздо более великой, чем ваша Америка.
– Ну да, – пыхнул сигаретой Том. – Может, ты меня и бренди угостишь?
– Двойной бренди, – говорю бармену. Что такое «двойной», не знаю, просто где-то прочел.
Негрилла выпивает половину порции, глядит мутно.
– Потому что Советский Союз – самая великая страна в мире. Была. И будет, Том! – продолжаю я и чувствую, что распаляюсь.
– А хочешь девочку? – спрашивает негрилла и допивает бренди вторым глотком. Запивает пивом.
– Какую?
– Хорошую. Она давно хочет с русским, говорит, вы хорошие бабки даете, не скупитесь.
Я с трудом понимаю, что он говорит, и совсем не понимаю, зачем он предлагает мне какую-то девочку. А он еще что-то говорит, но я уже ничего не разбираю. Ровным счетом ничего. Английский вдруг оставил меня.
– Извини, Том, я не понимаю.
– Пойдем, – он встает.
Я тоже встаю, расплачиваюсь и иду за ним. Мы проходим грязный проулок до конца, заворачиваем в другой, еще более грязный. Входим в дверь, возле которой сидят трое чумазых негритят, вонь на лестнице ужасная – рыба и жареный лук. Мне и есть хочется, страшно хочется есть, и стошнит сейчас. Еле держусь. На втором этаже Том стучит в дверь, открывает кто-то, он толкает меня вперед, и я оказываюсь в темной прихожей. Том закрыл дверь и сопит сзади. Спереди тоже кто-то сопит, невидимый, тоже, наверное, негр.
– Ты что, Том? – говорю я.
Вдруг зажигается свет. Передо мной негритянка с толстыми губами, в майке, едва прикрывающей пупок, и трусиках. Босая.
Они с Томом через мою голову хрипло обмениваются репликами, из которых я улавливаю только два слова – «guy» и «bucks». Потом только до меня дошло, что они меняли мои доллары на ее тело. Том говорит мне что-то, кажется, он меня с ней знакомит, но я не понимаю даже ее имени. Она мне не нравится, мне хочется есть, к тому же запах здесь какой-то затхлый, а с лестницы тянет рыбой с луком.
– Я пойду, – говорю я Тому.
А она берет меня за руку и тянет в комнату. Там совсем темно, плотные шторы закрывают и свет, и звуки. Рукой эта губастая лезет в мои штаны. Там у меня напрягается. Я опрокидываюсь на спину, слышу скрип, ощущаю под спиной неровную поверхность, чувствую, как сползают мои штаны. Она что-то делает у меня там, наверное, надевает презерватив. Потом садится на меня, я еще чувствую, как погружаюсь во что-то мокрое, мокрое и горячее, хлюпающее. Горло мое клокочет, я на несколько секунд теряю сознание.
Прихожу в себя – никого на мне нет, в душе мерзко и пусто. Слабое свечение дня сквозь шторы. Тишина. Я встаю, с отвращением стягиваю с члена резинку, полную отвратительной соплеобразной массы, кидаю на пол, застегиваю штаны и почти на ощупь ищу выход. Толкаю дверь, передо мной – другая, распахнутая в ванную комнату. Там стоит голая негритянка и поливает себя из душевого шланга. Зад отклячен, толстые ляжки, а в глубине между ними – мелкие черные завитки жестких волос. Только что я потерял девственность.
