В категоричном ответе не было напыщенности, простая констатация.
– Ух ты! – сказал Глеб вслух, а про себя тут же припомнил как минимум с полдюжины Бестужевых, оставивших след в отечественной истории. Да, вот уж про кого точно можно сказать: «Девушка из хорошей семьи».
– Я вас слушаю, – перешла к делу хозяйка.
Глеб замялся.
– Понимаете, у меня раньше никогда не было причин обращаться за помощью к психологу.
– А теперь?
– А теперь повод, похоже, есть.
– Ну что ж, рассказывайте.
Хозяйка указала ему на удобное глубокое кресло, а сама села за стол напротив. Стол, под стать прочей обстановке, был невероятно изящным и жутко антикварным – настоящее произведение столярного искусства. Да и госпожа Бестужева, признал про себя Глеб, интерьеров тоже не портила. Он откинулся на спинку кресла и начал рассказывать:
– Это случилось сразу после того, как я пришел в себя. Трудно поверить, но после произошедшего со мной несчастного случая, прикоснувшись к человеку, я вижу то, что видел он в последние дни или часы. Вижу почти так же отчетливо и подробно, как сейчас вижу вас и ваш кабинет.
Глеб испытующе взглянул на собеседницу. Та, изредка вскидывая глаза, бесстрастно делала какие-то пометки в ноутбуке. Это обнадеживало. Больше всего Глеб опасался, что его поднимут на смех. Ободренный, он продолжил:
– Мало того, притрагиваясь к любому предмету, я не только вижу глазами тех людей, которые до меня брали его в руки, но и чувствую их мысли и даже слышу голоса. Причем в случае с неодушевленными предметами картины, которые я вижу, не ограничиваются несколькими днями или часами. Я вижу события, случившиеся многие месяцы, а возможно, даже годы тому назад.
Бестужева оторвалась от ноутбука.
– Очень даже интересно.
– Интересно? Боюсь, вы не совсем меня понимаете. Вчера вечером я отправился побродить по городу. Ушел довольно далеко от дома, решил вернуться на метро. Захожу, встаю на эскалатор и по привычке кладу руку на поручень. А теперь прикиньте, сколько людей за день успевают на него опереться. В итоге я, сам того не желая, становлюсь свидетелем целой череды картин, увиденных чьими-то чужими глазами: пригоревшие завтраки, обидные отказы по-быстрому исполнить супружеский долг перед выходом на работу, утренние ссоры, ночные примирения… И все это за какие-то полминуты, пока я не убрал ладонь. В общем, у меня столько впечатлений, причем, заметьте, чужих впечатлений, что я всерьез опасаюсь свихнуться.
Психолог сняла очки и принялась протирать стекла. Без оптики ее глаза казались еще прекрасней.
– Скажите, а какие медикаменты вы принимали в последнее время?
Глеб растерянно улыбнулся. А чего он, собственно, ожидал?
– Вы меня, верно, психом считаете. А я ведь специально пришел не к психиатру, а к психологу. Мне не диагноз нужен, а помощь. То, о чем я вам рассказываю, – не галлюцинации, а какая-то не поддающаяся пониманию реальность. Вы мне не верите?
Вместо ответа Бестужева пристально посмотрела ему в глаза, видимо, тщательно взвешивая этически выдержанный ответ. Тогда Глеб резко поднялся и решительно схватил со стола пепельницу. Затем снова сел и сосредоточенно закрыл глаза. Женщина, не говоря ни слова, внимательно наблюдала за происходящим.
Поначалу все усилия Глеба, казалось, были тщетными. Как выяснилось, волнение изрядно притупляет его чувствительность. Надо расслабиться. Он откинулся на спинку. Через минуту хозяйка кабинета уже беспокойно заерзала в своем кресле, как вдруг Глеб резко выпрямился и вполголоса произнес:
