– Царь-то, слышь? Нынче, стало быть, на охоту собирается. Фазанов стрелять.
– Ну-у?
– Вот тебе и ну! Только ты у меня смотри, чтобы молчок. Потому как секрет, понял?
– Слышь-ко, паря[37], – завозился другой стражник. А сам в затылке почёсывает с сомнением. – Снится мне нынче сон, будто кто-то железом по железу скребётся…
Только он успел это сказать, а старший стражник хвать его кулачищем в бок.
– Гляди! Да не туды смотришь…
И пальцем тычет, где дверь потайная нараспашку стоит. Открытая! Царская казна… Господи помилуй! Так и обмерли оба, ни кровинки в лице нету. То-то от царя им расправа будет.
– Караул… никак? – старшой шепчет.
– Ага, караул.
Да как оба в голос завопят:
– Караул! Кара-у-ул!!! Грабят! Царскую казну грабят! Караул!
По двору забегали, стараются. В медное било[38] что есть мочи колотят. Где-то на звоннице колокол им отозвался. За ним другой… И такой перезвон по Москве пошёл! К царёву терему со всех сторон охрана бежит, спотыкается.
– Измена! Измена! – орут.
Старуха тем временем ключи отыскала впотьмах и в дверь обратно сунулась. Да куда там, разве уйдёшь? Полон двор стражи, все вора ищут. Она назад.
А наверху, в царском тереме, ставни оконные, резные, растворились с треском, и сам царь по пояс высунулся. Грозно смотрит, молчит, только усы дёргаются от гнева. Вдруг исчез у себя в покоях – и снова в окне. Уже с ружьём. Бах-ба-бах! В небо… Все стражники разом на колени попадали, царю в ноги.
– Ну? Чего разорались? – царь их спрашивает.
Тут рыжий стражник возьми да и выскочи перед царём. И второй следом.
– Не погуби, царь-государь! Не сироти наших детушек!
Пётр рукой махнул.
– Дело говорите!
Оба так наперебой и запричитали:
– Казну, государь, ограбили!
– Нынче ночью…
– Слышу, скребётся кто-то… Железом по железу будто!
– Я за ними…
– Мы за ними… Мы!
– А темно, батюшко, было. Не угнались.
Пётр так глаза на них и выпучил. Усы торчком стоят.
– Казну? Опять! Воры! Вор-ры!!!
Никто и глазом не успел моргнуть, а царь уж на крыльцо выбежал с ружьём, в ботфортах[39]. На груди одна рубаха тонкая из голландского полотна с кружевами.
– Эх, пропали, паря!
Оба стражника царю в ноги бухнулись и лбы в землю, чтобы в очи государевы не глядеть.
– Встать! Собачьи дети… Проспали казну! А может, сами ограбили? Дар-рмоеды!
И ботфортом тяжёлым того, другого в зад, кулаком в шеи. Только звёзды из глаз посыпались.
– Головы поотшибаю!!!
С ружьём наперевес царь прямо к башне двинулся. Стражники с алебардами едва поспевают за ним. Только он ногу над порогом занёс, а из дверного проёма, из темноты ворона большая навстречу как вылетит. Чуть с ног царя не сшибла. И связка с ключами в клюве у ней, тяжёлая.
– Стой! Держи! Держи её! – закричал Пётр.
Заметалась ворона по двору как угорелая, а стражники с алебардами гоняться начали за вороной. Друг дружку с ног валят. Шапками в неё, проклятую, шибают. «Держи! Хватай её! – вопят. – Эх, косорукий!» Пометалась ворона, пометалась с перепугу и вверх давай забирать. Всё выше и выше. Кругами полетела. Её теперь и камнем не достать, не то что шапкой. Спохватился царь, что ружьё в руке держит, приклад – к плечу, да как бахнет в неё свинчаткой-катанкой[40]. Так ворону и шарахнуло в сторону. Пух, перья закружились, поплыли в воздухе. Но, видно, плохо зацепило проклятую. Каркнула со страху, ключи у ней из клюва и выпали. Да прямо царю Петру под ноги. Так без ключей и улетела.
