Мы свернули к конюшне неподалёку от центральной улицы. Там, среди запаха сена и звона подков, передали лошадей молодому парню, что лихо справлялся с поводьями, как будто лошади его слушались лучше, чем люди. Погладил свою лошадь по морде, прошептал пару слов. Не люблю расставаться с животиной, но город требует своей осторожности.
– Что насчёт остальных? – спросил я, когда мы вышли на свет и стали двигаться в сторону торговых кварталов. – Где остальные наёмники, с которыми ты договаривался?
Лоринтар пожал плечами, поправляя свои клинки.
– Я тут не бывал. Знаю только название таверны, где условились пересечься – «Семь Парусов».
Я на миг остановился, почесал затылок.
– Хмм… название знакомое. Я дорогу туда помню. Но ты серьёзно? Собирался пройти весь этот путь, не зная мест?
Он посмотрел на меня и, чуть склонив голову в сторону произнёс:
– А для этого я и нанял тебя, помнишь?
Я фыркнул, и мы отправились дальше.
Вертон встретил нас густым шумом и запахами разогретого камня, дыма кузниц, соли с реки и дешёвых приправ с уличных прилавков. Я невольно замедлил шаг, давая себе секунду рассмотреть всё это заново. Полгода прошло. Не так уж и много, по людским меркам. А по здешним целая эпоха. Я шагал по этим мостовым и прежде, но каждый раз город надевал новое лицо. В самой его сердцевине бился тот же стальной пульс: Вертон не менялся. Он жил трудом, гремел молотами, пел звонкими голосами торговцев и скрежетом повозок, растягивающих цепи под тяжестью железа. Вертон был сердцем людской промышленности.
Улицы Ветрона, несмотря на утреннюю прохладу, гудели жизнью. Проталкиваясь сквозь толпу, мы с Лоринтаром продирались к реке, извивающейся серебряной лентой вдоль восточной границы города. Здесь, в этом районе, Вертон словно зверь на цепи, построенный из камня и дерева, из рыночных выкриков, скрежета тележных колёс, криков чаек и звона кузнечных молотов. Лоринтар шагал рядом молча, запахнув плащ и прикрыв лицо капюшоном. Так будет даже лучше. Лишнее внимание не хотелось получать.
Мы шли вдоль базара, миновали пару лавок с солониной и обшарпанный храм Артерий, перед которым старый пьяница молился морской пене, как родной матери. Всё здесь было вечно мокрым, даже небо серым и обиженным, как будто над Вертоном всегда висело проклятье на хорошую погоду. Мы свернули в переулок и прошли ещё с полсотни шагов до выхода к набережной. Там, в самом сердце портового района, у самой кромки воды, стояло двухэтажное здание с потемневшей от влаги вывеской – «Семь Парусов».
Дом возвышался у самой кромки воды, выкрашенный в тёмно-синий, с медными вставками и добротно отделанными окнами, за которыми мерцал тёплый свет. Вывеска «Семь Парусов», вырезанная из дуба, покачивалась на кованых цепях, блестя свежей полировкой. Первый этаж занимал трактир. Место для тех, кто знал цену долгому плаванию и не жалел монет за хорошую пищу и уют. Второй – постоялый двор, где капитаны, штурманы и заезжие гости могли позволить себе ночь покоя перед следующим плаванием. Крыша была крепкой, выложена черепицей.
Я толкнул дверь рукой. Внутри воздух был густой и плотный, как хороший эль. Пахло дымом и жареным луком. Слева длинная стойка, над ней таблички с расценками. Сети, ракушки, выцветшие карты и поломанные вёсла, украшали почерневшие стены. Вдоль стены деревянные столы, за каждым кипела своя жизнь: кто-то играл в кости, кто-то спорил о справедливости налогов, кто-то просто пил, чтобы забыть, как зовут.
