– Фу! – воскликнула вдруг сзади Наталья. – Он что, вообще не прибирает в подполе? Похоже, я в какую-то гниль угодила. То ли морковь сгнившая, то ли редька. А вонища-то! Шанель отдыхает!
Танзиля едва сдержала улыбку.
Мычание раздалось где-то совсем рядом, и тут же послышался глухой стук из-за криво сколоченной деревянной перегородки. Танзиля поспешила на звук.
– Лена! – снова крикнула Наталья. – Лена, это я, тетя Наташа!
Они заглянули за дощатое ограждение, и в полумраке им открылась жуткая картина: на грязном матрасе сидела немолодая изможденная женщина. Лицо ее было в темных пятнах, не поймешь, грязь это или синяки. Рот заклеен скотчем, из-под него рвались наружу глухие отчаянные звуки. Волосы всклокочены, в глазах страх и надежда. Футболка и брюки изодраны. Сквозь зияющие дыры местами видна сероватая кожа. Руки связаны веревкой. Одна нога закована в цепь, которая закреплена на металлической скобе, вмонтированной в цементный пол. Рядом с матрасом стояло источающее жуткую вонь ведро, цепь позволяла пленнице добраться до него, чтобы справить нужду. И как она делала это со связанными руками?
Женщины замерли, не веря собственным глазам.
– Это не Ленка, – разочарованно проговорила Наталья, вглядываясь в лицо пленницы.
Танзиля шагнула к бедняге, попросила немного потерпеть и ловким движением сорвала скотч с губ. Та охнула и начала хватать воздух открытым ртом. Только едва ли можно было назвать воздухом смрад этого подземелья.
– Ничего себе, настоящая тюрьма! – проговорила Наталья, с удивлением разглядывая крепкую цепь. Нога пленницы под металлическим браслетом была фиолетово-красной. Попытки развязать бедняге руки успеха не принесли, слишком туго были затянуты узлы на веревке.
– Пи-ить, – едва слышно прошептала женщина и показала на пустую пластиковую бутылку.
– Я сейчас! – мгновенно среагировала Наталья и, взяв бутылку, направилась к люку.
– Ох, и натерпелась же ты, милая! За что он тебя так? – ласково спросила Танзиля и провела рукой по волосам женщины. – Скоро мы тебя вызволим отсюда, потерпи немного. Я сейчас сыну позвоню, он поможет.
И она набрала Тимура. Тот ответил сразу и, выслушав взволнованный рассказ матери, пообещал сейчас же приехать. Танзиля попыталась снять с ноги женщины оковы, но у нее ничего не получилось. Придется ждать полицию, самим им не справиться.
Наталья тем временем вернулась с водой и ножом.
– Это же полный трындец, как говорит мой внук, – ворчала она, спускаясь по лестнице.
Подойдя к Анне, ловко перерезала веревку на руках и протянула бутылку. Пленница не сразу смогла пошевелить затекшими руками. Пришлось Наталье самой поить ее. Бедняга с жадностью глотала воду, которая лилась по подбородку и капала ей на грудь.
– Тетя Наташа… Вы не узнали меня? – слабым голосом проговорила женщина, закончив пить. – Это я, Аня.
– Анька? – воскликнула та. – Господи! Вернулась, беспутная! Да разве ж тебя признаешь?! Сколько лет-то прошло! Где ты пропадала? Как тут оказалась? А Ленка твоя где? Мы ведь думали, что она тут.
– Вернулась вот… – тяжело дыша, заговорила Анна. – Приехала, а в доме мужик чужой живет. Ни мамы, ни Ленки. Я же не знала, что мама умерла.
Она всхлипнула. Речь была прерывистой, слова давались с трудом, но бедняга все-таки продолжала говорить.
– Сначала он впускать меня не хотел, а как узнал, что я дочь, сразу засуетился, в дом позвал, даже стол накрыл, самогон поставил, типа, давай мать твою помянем. Хорошая, мол, женщина была. Душа в душу жили много лет. Напоил меня, в общем. Очнулась я уже тут. Прикованная. А он мне бумагу сует. Отказ от наследства. Подпишу – отпустит. А я-то не дура, ясно же, что не отпустит. Как только подпишу, он меня тут же и грохнет. Видно же, что сиделец, и по разговору, и вообще… Глаз у него недобрый.
