Читать онлайн Юрий Киселёв - Среди людей… Запоздалая попытка осмысления их внутривидовых отношений
© Юрий Киселёв, 2025
ISBN 978-5-0065-6689-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Юра. Детство
Люди по большей части самолюбивы, беспонятны, легкомысленны, невежественны, упрямы; старая истина, которую всё-таки не худо повторить.
А. С. Пушкин – В. А. Давыдову, 1824 г.
Я появился на свет за 2 года и 7 месяцев до 22 июня 1941 года в городе Витебске в Белоруссии.
Собирался стать «генелалом» – это по рассказам моего брата Миши. Он был старше меня на 6 лет..
Однако военная карьера не задалась: дослужился лишь до ефрейтора (одна лычка) в армии.
В первые же дни войны бомбили Витебск. Отца отправили на фронт.
Мама закрыла квартиру на ключ. Все были уверены, что это ненадолго, что немцев скоро выкинут из страны, что «от тайги до британских морей Красная армия всех сильней».
Наш первый эшелон из вагонов-телятников разбомбили. Всё это, конечно, по рассказам мамы и брата.
Я помню отдельные эпизоды с четырёх – пяти лет. Это уже в «глубинке» Марийской республики в селе Мари-Турек, куда мы приехали впятером: мама с двумя детьми, бабушка и дедушка. В эти дни бабушка научила меня читать. Это было на русской печке под потолком, на полатях, в тепле. А зимы в этих краях суровые – резко континентальный климат.
Мои впечатления Мари-Турекского детства эпизодичны и бессистемны. Таким же (само собой) и будет этот запоздалый дневник. Может быть так и назвать эти записи. Нет, пожалуй, скучновато. Посмотрим.
Надеюсь, что у этих записок будут хотя бы немногочисленные читатели.
Мари- Турек это райцентр примерно в 120 км от столицы – Йошкар-Олы.
Мама работала машинисткой в отделе МВД.
Запомнилось очень ярко: В комнату вошёл нищий без стука. Попросил поесть. Чистили картошку. Протянули ему несколько очищенных картофелин. Он тут же с хрустом съел одну. Картошка и была главной спасительницей у всех.
Очистки сушили и мололи на мельнице. Из этой муки пекли лепёшки. Там на мельнице было страшно. Помню провал в полу, квадратный и там в глубине провала что-то живое, рычащее – это жернова. Дед вскоре после этих лепёшек умер.
Мы остались вчетвером.
Меня отдали в детский сад, Мишка пошёл в школу.
В непролазную грязь Мишке на его ботинки сверху обували лапти с местного рынка. Лапти были с бечёвками-перевязками, что давало гарантии от потери обуви в вязкой грязи.
Мне давали с собой доп-паёк – картофельную запеканку, домашнюю. Дети в саду обступали меня и тянули руки. Доставалось мне в итоге немного.
Нам, как и другим эвакуированным, выделили по нескольку грядок. Я помню уже отчётливо: пригласил соседских девчонок «на морковку». Они изрядно подёргали нашу морковь на грядках. Мою щедрость дома не оценили, восторга не было.
На соседних грядках пахали такие же эвакуированные из Белоруссии, как и мы. И как-то мы услышали напевное: -Нехама имела второе письмо, а Ви? (имелось в виду «А Вы?»). Мой брат всегда был пересмешником, часто передразнивал эту еврейскую интонацию и повторял эту фразу. А смысл её прост: имели ли мы письмо с фронта, как везучая Нехама.
Помню: мама несла меня через какую-то речку или ручей подмышкой. Доски или жерди качались и прогибались. Было страшно над этой «стремниной».
Было бы несправедливо не вспомнить умницу-кошку. Она просилась во двор, тянула и царапала одеяло у спящей бабушки. А возвращалась через форточку. Вероятно, влезала по углу бревенчатой вязки дома.
В Мари-Туреке я впервые узнал, что такое обман (жульничество?), причём предельно наглядно: дома обнаружили, что в колобке масла с рынка была скрыта картофелина.
Вот, пожалуй, и всё из этого времени, что удержала память.
Мы начали собираться в Йошкар-Олу, куда перевели маму.
Мама была хорошей «скоростной» машинисткой и владела редкой профессией стенографистки. Это была замена магнитофонам – скоростная запись речи за докладчиком условными знаками, заменяющими слоги.
Маме присвоили офицерское звание и перевели в МГБ, что и спасло нас от нищеты. Нас было трое, как в то время говорили, иждивенцев.
Ехали в Йошкар-Олу на «полуторке». Я на коленях у мамы, брат с бабушкой на скамейке в кузове. Машина то и дело глохла. Шофёр терпеливо чистил карбюратор и ни разу не употребил матерной брани. Это тоже чудо, потому и отпечаталось в памяти.
Йошкар-Ола. Столичная жизнь накануне Победы и после
Меня определили в ведомственный детский сад.
Каждое утро нам измеряли температуру и давали ненавистный рыбий жир. Может быть (это без иронии), благодаря заботе Партии и Правительства в моём детстве я ещё здесь.
Днём я ни секунды не спал. Это было мучительно – ждать подъёма.
Я ни с кем не сошёлся в детском саду и подружился со старшим на 2 года Юрой Зыковым, который уже учился в школе. Мы не расставались, пока отца Юры не перевели в Казань.
Однажды, когда я тоже уже был школьником, из стола отца Юрка извлёк никелированный трофейный женский пистолет «Вальтер». Походить с ним (Юра был справедлив) по очереди, прицеливаться в безлюдном месте – это ли не счастье. Наигравшись, положили на место.
Нас сближало ещё и увлечение Утёсовым и Бернесом. На нашем патефоне слушали их по 100 раз.
В выпускной год в детском саду мы были в чудесном летнем выездном лагере в деревне Старое Крещино. *
Под горой школы, где мы жили, речка, мельница. Развлечений, правда, никаких. Разве, хороводы к вечеру? Нудное развлечение. «А мы просо сеяли, сеяли…». Противоборствующая сторона наступает с пением: «А мы просо вытопчем, вытопчем… Ой, Дид Ладо, вытопчем, вытопчем…».
Воспиталки, впрочем, не жаловались на скуку и находили себе развлечения по интересам в деревне. Почему я, в нежном возрасте находясь, понял это очень быстро?
Я читал Конька Горбунка (спасибо бабушке – научила). Развлекались самостоятельно. Например, на двух передних колёсах и оси телеги съезжали с горки, хорошо, что оглоблями назад.
Построили у школы-казармы штаб-шалаш. Алик Ткаченко мгновенно захватил власть, я стал его замом. Украинцы определённо очень активны.
Я рисовал всем желающим офицеров – фашистов в фуражках с высокими тульями. (Оказалось, я предвосхитил нынешнюю идиотскую моду. Офицерские фуражки сейчас напоминают парус). И вдохновенно врал: «Приедет папа (вот- вот) с фронта и покатает на танке». Врал, не заботясь о правдоподобии. Не врал, пожалуй, а мечтал вслух.
Начальную школу я почти не помню. Разве что измотанных учителей, бедно и очень бедно одетых.
От 7-летки память сохранила больше. Например, историчка из эвакуированных, очень женственная и гордая иудейка с осиной талией.
Мой приятель Гера Огородников никогда раньше не видел подобных аристократичных женщин (да и я тоже). Она приводила его в восхищение. Нормально для будущего художника.
Между 5 и 7 классом (не помню точно) был один эпизод, который трудно забыть (см. иллюстрацию). Возню и повизгивания за печкой в классе вдруг перекрыл вопль: «Сиську нашёл…!». Это был (с чем бы сравнить?) крик радости, словно вахтенный матрос после изнурительных штормов наконец увидел и завопил: «Земля-я-я!!!».
Да ещё и незабываемый Дмитрий Фёдорович Вахняк, грузный, седой, лет 60-ти (из австрийских пленных) – учитель немецкого языка. Он удивительно точно метал мел в нарушителей порядка в классе. Над головой моего соседа (мы были на соседней парте) осталась после его атаки на стене коническая меловая горка.
Он же, Дмитрий Фёдорович объявлял: «Сегодня буду спрашивать «курятник» (его определение). В классе были Цыплёнков, Петухов и т. п. птичьи фамилии.
Дмитрий Фёдорович ввёл без Решения Министерства Просвещения 10- бальную систему оценок знаний: «Большой двойка, маленький двойка». То же относилось ко всем другим оценкам.
Такой вот прогрессивный учитель.
Замученные местные учителя конечно, были другими.
Бедность. Математичка носила на уроки будильник в кармане своего поношенного пиджака мужского покроя. Наручные часы – это роскошь в то время.
Выделялся своими способностями Витя Зборовский. Никто его не мог догнать. Ну и, конечно, он сделал впоследствии хорошую карьеру как талантливый инженер.
Плотные дружеские контакты у нас сложились с младшим на 2 года Зборовским – Шурой и не прерываются до сих пор.
Маму я видел не часто. Она была офицером и не работала, а служила. Моя привязанность к ней была невероятно сильной. Я часто с волнением в сердце ждал у подъезда Министерства её появления.
У брата Миши была своя малопонятная мне жизнь. Он старше меня на 6 лет и это, конечно, нас разделяло. К тому же он ещё и пристрастился к водке.
Я часто бывал дома один, слушал хриплую чёрную бумажную тарелку – радио. Воображение поневоле работало, заменяя телекартинку.
Жил, одним словом, без присмотра. Учиться ленился. Часто прогуливал и, видимо, поэтому терял порой смысловую логическую нить учебного процесса.
Плавать научился сам. Однако, купание едва не закончилось трагически.
Я вечно вляпывался в истории, был крайне рассеянным. На реке был сплав леса. Прыгая, перебегая реку по брёвнам (они крутились и подтапливались), я вдруг оказался под ними в воде на глубине. Как вы понимаете, я всё-таки выбрался, спасла привычка открывать глаза в воде.
Быт в Йошкар-Оле был почти деревенский. Единственное отличие – это колонка для добычи воды. Зимой колонка из-за подмерзания воды оказывалась на обледенелом холме.
Мы по приезде получили комнату, в коридоре ещё две.
«Меблировка» как в СИЗО того времени, наверное, из того же склада. Кровати из металлической полосы, крашеной синей краской. Матрацы, не набитые соломой, а прикрывающие тонкий слой соломы. Матрацы постелены на необрезные, не струганные доски. Деревянный стол из досок с Х-образными ногами. Некрашеный пол скоблили, размочив, ножом и косарями.
Быт коммуналки многократно описан, так что детали я опущу.
Но мотоцикл майора Петрова на общей кухне впечатляет. Цитирую Ильфа и Петрова – мотоцикл «воздух не озонировал». Майор Петров- (в доме он самый большой начальник) – отец одноклассника, жил в средней части нашего дома с длинным коридором и комнатами по обе стороны. Вспоминаю эпизод, который врезался в память. В длинном коридоре резвились дети и неожиданно толстая ещё не старая тётка стала спиной к дверям майора Петрова, растопырила руки почти в распятие и раскатисто заорала на детей: «Тихо! Дядя Паша спит».
Во дворе у каждой семьи сарай. С содроганием вспоминаю тягомотную заготовку дров, особенно пилку сухой берёзы. Это пытка. Колоть было веселее и интересней.
Во дворе на насыпанном холме возвышался блок из 4-х кабин, где встречались все жильцы. Холм защищал кабины от паводков.
Весной двор превращался в озеро. Плавали по нему на чём придётся: двери, брёвна и т. д. Развлекались, бросая с риском гранаты – маленькие бутылки от одеколона с карбидом, реагирующим на воду, при контакте с водой происходит взрыв.
Вот такие развлечения.
Зимой – прыжки в сугроб с крыши нашего 2-х этажного дома, благо снежные зимы позволяют это. Летом – гонки на самодельных самокатах на голых подшипниках, звук при этом напоминает шум взлетающего лайнера. Но, в основном, летом на речке. Бедная мама, она очень волновалась. Присматривать некому.
Бабушка (мамина мать) мигрировала между моей мамой здесь и сыном в Москве. Я успел нарисовать её портрет, чем увековечил себя в керамике, он на Даниловском кладбище в Москве, где она похоронена. Её (бабушкин) сын заказал эту керамику, сказав, что в моём рисунке более острое сходство, чем у фотографии.
Похожие книги
