Бабочка с перламутровыми крыльями - страница 10

Я начала задумываться, почему он так себя ведёт. Тимур рассказывал, что его отец ушёл, когда ему было три года. Мама вышла замуж за другого мужчину, который подкидывал деньги, но постоянно оскорблял пасынка за то, как тот одевается, выглядит и думает. Мама была холодной, её любовь нужно было заслужить, к тому же периодически она напоминала, что не особо-то и ждала рождения Тимура. Всё внимание и забота достались новорождённой дочке. Может, Тимур сам был покалечен своей семьёй, и к зародившейся настоящей любви вместо теплоты и нежности он стал добавлять контроль и унижение, чтобы почувствовать себя хоть немного значимым? Так же, как я отчаянно хотела почувствовать себя красивой через коварный флирт? А может, Тимур наказывает свою мать через меня? Я ничего не понимала.

Как несправедливо, что первый поцелуй остался самым нежным воспоминанием моей жизни, а первая близость – одним из самых болезненных. И всё это – с одним и тем же человеком. Это произошло за день до моего пятнадцатилетия, в апреле. Тимур сумел испортить мой любимый месяц, день рождения и мой первый опыт, к которому я была совершенно не готова. Снаружи я казалась бойкой, смелой и острой на язык. Но внутри оставалась маленькой девочкой, мечтающей о тепле, защите и сильном плече. Полгода Тимур дарил мне их, и я стала зависеть от его любви, как от воздуха. Поэтому, когда он начал меня ранить, я молчала. Я была в полном замешательстве. Главное же – я отчаянно нуждалась в его теплоте, даже когда её становилось всё меньше.

После уроков мы пошли к Тимуру домой – его родители были на работе. Он сидел на подоконнике, задумчиво крутил в руках пачку сигарет, а я лежала на кровати в школьной форме – клетчатой юбке и белой рубашке с галстуком, разглядывая свои длинные красные ногти. Я чувствовала себя лишней в его комнате. Тимур молча поднялся, положил сигареты на стол и сел рядом. Его взгляд был настойчивым, но странно отстранённым. Он стал нагло приставать ко мне, целовать и снимать одежду. Я просто окаменела и не смогла ничего ни сказать, ни сделать. Я понимала, к чему сейчас всё идёт, и совершенно была не готова. Он достал презерватив из кармана.

– Что ты делаешь? – прошептала я.

– А ты что, хочешь забеременеть?

– Нет.

Это всё, что я смогла ответить. Мне было больно, неприятно и страшно. А после случившегося у него хватило наглости спросить у меня:

– У тебя даже крови не было, ты точно была девственница?

Я вскочила, быстро собрала свои вещи и ушла домой к лучшей подруге Марте. Её карие глаза – глубокие, тёплые, всегда готовые понять и утешить – смотрели на меня с беспокойством. Вокруг её лица живым облаком вились кудрявые непослушные волосы, которые она безуспешно пыталась стянуть резинкой. Марта была удивительно мудрой для своих пятнадцати лет. Она умела слушать так, будто вытягивала из твоих слов самое главное, понимала даже то, что ты сама боялась произнести. Добрая до невозможности, она никогда не осуждала.

Но даже при ней я всё никак не могла открыть рот, чтобы рассказать о том, что произошло. Мне было так стыдно. Почему? Почему пятнадцатилетняя девочка винит себя за то, что с ней поступили так жестоко? Как он мог? Как человек, которому я доверяла, оказался способен на такое? Я почувствовала себя опустошённой, беззащитной, потерянной в этом холодном мире, где никто, похоже, не собирался постоять за меня. Слёзы хлынули сами собой. Марта обняла меня и, поглаживая по голове, злобно приговаривала: