Взглянув на небо, Курман остался довольным. Сегодня небо, обещая потепление, уже прояснялось. Оглянувшись назад, поискал глазами богатый обоз, следующий прямо за ним, словно хотел убедиться в его целостности. Жатак Ермагамбет, ловко управляя обозом, покрикивал на неугомонных детишек. Соскучившиеся по весеннему солнцу, дети, словно телята, весело сновали повсюду. Вперемешку с детскими голосами, были слышны громкие крики женщин, блеяние овец, ржание кобылиц. До захода солнца, караван должен достичь джайлау7, что радовало людей. Аульчане, истосковавшись по летним пастбищам, с большим нетерпением добирались до него.
– Отец, – внезапно, рядом, раздался громкий голос Илияса, – я проверил сведения об угнанном скоте. Вы правы – барымтачи из аула аккетинцев. Сырым делает вид, что ему ничего не известно. Отец, нельзя спускать им это с рук, – он гневно потряс плеткой в воздухе. – Позвольте мне организовать отряд. Я пригоню в два раза больше голов.
– Илияс, – покачал головой Курман, – горячность мешает, спокойствие помогает! Пока окончательно не высохнет земля, и не устроимся на джайлау, и думать забудь об этом. Наверняка, они ждут нас в любой момент. Нужно подождать, усыпить их бдительность. Пусть думают, что нам неизвестно, кто это сделал. Тем более, на днях у тебя родится третий ребенок. Я рад за тебя! В народе говорят: «Дом хорошим бывает, когда в нем дети играют». Я видел Торгын утром, она выглядела бледной.
– Отец, я позаботился о ней. Балганым-женге находится все время рядом. Пуповину обрежет она…
Не успел он договорить, как послышался женский крик. Черная высокая старуха, с усталым морщинистым лицом, шла прямо на них. Держа в руках пустой торсык8, она вопила:
– Смотри, Курман, смотри, что сделал твой внук. Единственное ведро в хозяйстве, а твой сорванец продырявил и его. Чем же я буду таскать воду? В чем я буду мешать кумыс?
Глядя на приближающуюся старуху, Курман заметил, как женщины вокруг зашептались и, недовольно, поморщился. В ауле уже всем было известно, что, таким образом, хитрая Зейне приловчилась клянчить у него всякую домашнюю утварь, и сейчас, похоже, направлялась к нему с таким же намерением. При малейшем удобном случае, она обвиняла сыновей Абата, частенько играющих с ее внуком Ермузой, в порче своего нехитрого имущества. Ее единственный сын погиб прошлой зимой на пастбище, во время свирепого бурана; а невестка, после этого, совсем замкнулась в себе, безмолвно и покорно следуя за свекровью. Несмотря на то, что Курман чувствовал обязательства перед Зейне, ему опротивели ее постоянные вопли и упреки. От его взора не укрылось, как, в ожидании очередного представления, две молодухи весело зашушукались. Но Зейне, почувствовав на себе тяжелый взгляд Курмана, вдруг оробела и тихо пробормотала:
– Это вот, это все твой Балгабай сделал. Ведь висело ведро, никому не мешало. А он его продырявил.
– Илияс, – обратился Курман к сыну, – когда прибудем на джайлау, распорядись, чтобы Зейне выдали пять овец и две дойные кобылицы. И не забудь про новое ведро.
– Хорошо, отец! – ответил Илияс и почтительно поклонившись, развернул лошадь в сторону задней части каравана. При последних словах Курмана, лицо Зейне просияло.
– Благослови тебя Аллах! – воскликнула она. – Был бы сыночек жив, не пришлось бы так попрошайничать! Мой кормилец Мухитжан погиб, спасая твой скот. И отец его всю жизнь работал на твоего отца. Мы все одного рода – Торткара-Акииз-Туматай. Спасибо, что помнишь о нас. Не зря тебя называют «Справедливый Курман». Не зря ты был трижды в Мекке, – продолжала восклицать она.
