Балканская звезда графа Игнатьева - страница 18

, согласился принять посланника, но с категоричным условием – явиться среди ночи одному и безоружным. Игнатьев написал завещание и письмо, приказав адъютанту вскрыть конверт, если не вернется через час. Потом положил в карман два заряженных револьвера и отправился к хану в сопровождении двух казаков, приказав конвою готовиться к отражению возможной атаки.

У входа во дворец корчились в муках несчастные, посаженные на кол для устрашения чужака. Несчастные казненные освещались заревом большого костра. Костры несколько меньших размеров располагались по двору и в заворотах темных коридоров, ведущих на внутренний дворик, где происходила аудиенция. Их пламя освещало путь, бросая красноватый, зловещий оттенок на вооруженных халатников, в высоких туркменских шапках, составлявших дворцовую стражу и размещенную по всему пути шествия. Николай Павлович нашел хана на небольшом дворике, сидящим на возвышении из глины и покрытом коврами. Надобно сказать, что он совсем не идеализировал этих восточных деспотов, с которыми по государевой воле ему пришлось иметь дело, догадываясь об их коварстве и жестокости. Но к этому человеку с высокомерным и равнодушным взглядом, с выпяченными от важности губами, после всего увиденного при входе, Игнатьев испытывал почти физическое отвращение. Перед ханом, на ковре, лежал кинжал и кремневый пистолет, а за ним – как и в первую аудиенцию – находилось государственное знамя и несколько вооруженных людей. На ступеньках сзади и по бокам седалища стояли вооруженные с ног до головы люди. Хан заявил, что условием ввода русских судов в реку Амударью будет признание за Хивой территорий до междуречья Сырдарьи, Эмбы и Мерва. Это означало, что Хива претендует на уже освоенную русскими часть земель по Сырдарье и Эмбе, а также на владения туркменских племен. После того как Игнатьев категорически отказал в подобных претензиях, хивинский правитель посоветовал ему быть сговорчивей, намекнув с приторной восточной улыбкой, что гость полностью находится в его власти.

«У царя много полковников, и пропажа одного не произведет беды. Задержать же меня нельзя» – с этими словами Игнатьев выхватил револьверы и пригрозил убить всякого, кто к нему подойдет. На скуласто-бронзовом, бараньем лице хана, онемевшем от неожиданности, читался животный страх. Пользуясь минутным замешательством охраны, Игнатьев выскочил в коридор, услышав, как за стеной подняли шум казаки из его конвоя, пытаясь пробиться поближе к двери. Вместе они пробежали к выходу, где уже ждали оседланные кони…

Более успешно прошли переговоры в Бухаре. С эмиром Насруллой Игнатьев заключил договор, предусматривавший свободное плавание по реке Амударье русских судов, сокращение в два раза таможенных пошлин на ввозимые товары, учреждение в Бухаре торгового агентства. Эмир хотел, чтобы Игнатьев непременно выехал на слоне из Бухары – его подарке «белому царю». На обратном пути Игнатьев подружился с животным, подкармливая его сухарями и сахаром почти при каждой встрече. Завидя начальника экспедиции, слон приветствовал его трубным звуком, походившим на сигнальный выпуск пара из трубы речного парохода, и поклоном. Свита, путешествующая на лошадях и ишаках, разлеталась в разные стороны от его оглушительного рева.

Переезд из Оренбурга через Симбирск и Москву, несмотря на наступившие сильные морозы, Игнатьев совершил на почтовых, а оттуда по железной дороге прибыл в столицу. Так кончилось его тяжелое семимесячное путешествие в Азию. В Петербурге, куда вести об экспедиции не доходили, всех ее участников давно считали погибшими и даже заказывали в церквах поминальные молитвы. Когда Игнатьев, вернувшийся домой, зашел без доклада в кабинет отца и застал его тогда за чашечкой чая, то богобоязненный Павел Николаевич был так поражен его появлением, что первоначально испугался и принялся креститься, приговаривая: «Чур меня! Чур меня!»