Он писал всю ночь. Вокруг него кружились тени, шепча что-то на незнакомом языке. Седмира стояла неподвижно, словно распорядитель этого странного ритуала.
Когда первые лучи рассвета прорезали горизонт, тени начали растворяться, исчезая в утреннем свете. Седмира взглянула на Луку, её лицо было спокойным, но в глазах отражалась таинственная гордость.
– Ты начал понимать, – сказала она. – Но это только начало.
Она развернулась и ушла, не сказав больше ни слова.
Лука остался один под липой, его блокнот был полон стихов, которых он не помнил, что написал. Слова были сильными, непреклонными, полными боли и истины. Они были прекрасны.
***
Ночь снова окутала Белград, когда Лука услышал странный звук. Он не мог объяснить, откуда он шёл, но мелодия звала его, как дальний маяк, пробивающийся сквозь туман. Покинув квартиру, он последовал за ней, будто подчиняясь невидимой силе.
Седмира ждала его у входа в старую, почти разрушенную церковь. Её лицо было серьёзным, а в руках она держала ключ, который казался древнее самой церкви.
– Ты готов? – спросила она, её голос прозвучал как эхо внутри его разума.
Лука молча кивнул, и она открыла тяжёлую, проржавевшую дверь.
Внутри церковь была заброшена: стены облупились, иконостас выцвел и облупился, а от оконных стекол остались лишь осколки, из которых лунный свет складывал странные узоры на полу. В центре, неизвестно почему, стоял концертный рояль. Он был огромным и зловещим, покрытым пылью и паутиной, но всё ещё внушал величие.
– Почему мы здесь? – спросил он.
Седмира подошла к роялю, её движения были плавными и почти торжественными.
– Музыка – это древний язык. Она может пробудить в тебе то, что ещё спит, – ответила она, садясь за инструмент.
Седмира провела рукой по клавишам, и те заскрипели, но не подвели. Первый звук был низким, почти рычанием. Седмира начала играть. Мелодия была странной, не похожей ни на что, что Лука когда-либо слышал. Она не принадлежала этому миру: резкие ноты сменялись нежными переливами, и каждая из них пробирала до костей. Звук заполнил церковь, отразился от стен и будто навис над Лукой. Лука почувствовал, как его тело наполняется неведомой энергией. Его пальцы дрожали, но не от страха. Он достал блокнот и ручку, едва осознавая, что делает. Рука начала двигаться сама, оставляя на бумаге слова.
Слова, которые не были его.
Каждая строчка казалась ему чужой, но в то же время удивительно близкой. Это были стихи, полные силы и тьмы, как будто сам орган, церковь и ночь говорили через него.
– Что это? – прошептал он, не отрываясь от письма.
– Это голос, который ты искал, – сказала Седмира, не переставая играть. – Он был в тебе всегда, но тебе нужно было место, чтобы его услышать.
Лука писал без остановки, пока мелодия не оборвалась так же внезапно, как началась. Когда тишина снова заполнила церковь, он откинулся назад, его руки дрожали, а сердце билось, как барабан.
Седмира подошла к нему, её взгляд был полон загадочного удовлетворения.
– Ты начинаешь видеть, Лука. Видеть то, что скрыто за пределами слов.
Он молча смотрел на свои записи. Эти стихи были сильнее, глубже всего, что он когда-либо писал, но их смысл ускользал от него, как вода сквозь пальцы.
– Это потрясающе, – прошептал он, его голос был едва слышен. – Но я не понимаю их.
– И не должен, – ответила Седмира. – Не тебе решать, что они значат. Ты только проводник.
