Одуревший от ужаса, Петр остановился, замахнулся в сторону коровника.
– Скотина! – заорал Ерофей.
Петр кинулся в сторону амбара.
– Меха! – снова раздался голос отца.
Бомба зашипела, затрещала громче, гуще посыпались искры.
– Бросай! – завопил Ерофей, упал на землю, на снег и на четырех конечностях, как собака, поскакал к амбару.
Петр снова замахнулся, чтобы бросить бомбу в окошко бани, но в это время в дверях ее показались распаренные, голые, визжащие соломинские девки.
В отчаянии Петр заверещал, закрутился на месте.
И тут его озарило – он увидел нужник. В два длинных прыжка он достиг его, рванул дверь, швырнул бомбу в отверстие. Сам кинулся прочь.
Раздался чудовищный взрыв…
Нужник, рассыпаясь, взлетел на воздух. Поднялись недра. Огромный кусок дерьма достиг Петра, ударил в спину, пригнул к земле.
Одна из икон в доме Соломиных от взрыва сорвалась со стены, упала на спящего Родиона.
Он поднялся, зевнул, посидел малость, приходя в себя. Потом накинул на плечи полушубок и хотел привстать, но схватился за ногу и со стоном рухнул на лавку…
В воротах соломинского подворья появились Афанасий и Колька. На плечах они держали прогнувшуюся жердь, на которой с рычанием извивалась связанная рысь.
Афанасий оглядел двор, разметанный нужник, раскиданных и еще не пришедших в себя Соломиных.
– Куда гостя-то девали? – Афанасий потянул носом. – Да что у вас дух такой поганый?
Ерофей и Петр со своих мест лежа смотрели на Устюжаниных.
– Кончили гостя, что ли? – допытывался Афанасий.
Ерофей молча покачал головой.
– А где он?
Ерофей кивнул в сторону дома.
– Вот – бери кошку, – Афанасий показал на рысь, – давай бутыль!
На крыльце показался Василий. Не заметив Афанасия, крикнул отцу:
– Батя! Каторжный-то совсем занемог, можно бы и того!
– Я те дам «того», сучий потрох!.. – грозно надвинулся на сразу струхнувшего Василия Афанасий. – Ну-ка пропусти!
По улице деревни шел маленький приземистый старик, крепкий, ясноглазый, усмешливый, с белой апостольской бородой. Рядом с ним, степенно переваливаясь, ковылял медведь. Собаки выскакивали из ворот, но подойти боялись и предпочитали заливаться хриплым лаем за заборами. А медведю все было безразлично, он шел, сонно понурившись, волоча на спине дедову торбу.
Настька накрывала на стол, как взрослая суетилась по хозяйству. Колька подбрасывал дрова в жарко натопленную, гудевшую печь.
Родион полулежал на лавке, обессиленно прислонившись к стене. Крупные капли пота выступали на его почерневшем, изможденном лице. Афанасий поставил с грохотом бутыль на стол, откупорил ее.
– Ну, выпьем со знакомством! – Он налил себе, Родиону.
Родион покачал головой:
– Не-е!.. Ехать!.. Ехать мне надо!
– Куда тебе ехать! – Афанасий взял стопку. Настя осуждающе посмотрела на него. Он прижал ей нос пальцем и выпил, понюхал шапку. – Тебе отлежаться надо!
Родион горько усмехнулся:
– Отлежаться!.. Да я ж беглый, Афанасий. Каторжный я!
– Знаю… Убил, что ли, кого?
Родион покачал головой.
– А за что ж тебя?
– За что? – Глаза Родиона засветились. – За идею! За мечту, можно сказать, человечества!..
– Ну-у-у!
– Точно! – Родион, тяжело дыша, расстегнул намокшую от пота рубаху. – Что-то меня так в жар и кидает!
На его впалой груди поблескивали начищенные, оттертые рубахой два соединенных между собой звена цепи, висевшие на узком сыромятном ремешке.
– Что это у тебя? – удивился Афанасий.
– Это?.. Звенья… На этой цепи я сидел четыре годика, как Томмазо Кампанелла!
