А я стоял за барной стойкой и придумывал рецепты. Я изобретал, летал, парил. Верный оруженосец Жорж, элегантный как никогда, обслуживал клиентов по высшему классу. Он был ироничен и мягок. По сути, это был и его вечер, это был вечер всех барменов. Явился фотограф Роджер Шолл со своим Rolleiflex, Хемингуэй сочинил в мою честь сонет александринским стихом, Арлетти обращалась ко мне не иначе как «Франк, дорогуша»… На ней был приталенный желто-белый костюм… Я помню все, как будто дело было вчера, ее длинные жемчужно-серые перчатки, ее черная шляпка, дерзко сдвинутая на лоб, держащаяся непонятно как, ажурное ожерелье из розового золота… Кинодива нарядилась ради меня и моей книги! В то время я уже ездил на «Бентли», время от времени обедал в «Тур д’Аржан», одевался с восточной роскошью – и вот теперь весь Париж разрядился в пух и прах ради Франка Мейера!
А потом, в половине девятого вечера, пришла она, Бланш Озелло, одетая, как цыганская баронесса. Ее томный вид и горящие глаза сразу покорили собравшихся, начиная с Хемингуэя и Фицджеральда. Она была американка, супруга моего начальника, – в узком переливчатом сиренево-черном бархатном платье, лакированных туфлях на высоких каблучках, сетчатых чулках, с подвеской в виде аквамариновой стрекозы на шее.
Я еле пробормотал: «Добрый вечер, сударыня».
Бланш Озелло ответила мне на прекрасном французском, но с отзвуком того изысканного нью-йоркского акцента, который я до сих пор ценю. Я был сражен наповал и на несколько мгновений выбит из седла. Прямо перед ее появлением Арлетти заказала коктейль «Манхэттен», и теперь дива теряла терпение:
– Дорогуша, похоже, мой коктейль везут на пароме?
Я улыбнулся в ответ. Я всегда питал огромную нежность к Арлетти. И мне кажется, она тоже мне симпатизировала. Возможно, классовое единство – мы оба вышли из низов.
Как в случае с Клодом Озелло. Мы всегда уважали друг друга: оба знали, как нелегко дался нам проделанный путь. В память об общем прошлом он, теперь – управляющий отеля «Ритц», подарил мне в тот вечер давнюю подставку под бокал с гербом «Брансуика», он сохранил ее в своих вещах – а я чуть не прослезился. Клод дружески похлопал меня по плечу. Ни одного лишнего слова. Мне нравится, как достойно держится этот человек. Вечер был феерическим. Алкоголь лился рекой и бесплатно – я платил за все. Нельзя сквалыжничать со славой. Несколько раз за приготовлением коктейлей я вспоминал о том австрийском пареньке, что добирался в Мюнхен, прячась между коровами в промерзшем вагоне. Вспоминал Чарли Мэхони, Софию, товарищей, павших в Вердене, военный ад, из которого я, непонятно почему, выбрался невредимым. И еще я отчетливо помню: жена в тот вечер не пришла. Это был не ее мир, хуже того, Мария его презирала. «Все эти космополиты, иностранцы, – говорила она, – только сосут кровь из нашей несчастной страны».
Я понимал, что она скоро уйдет от меня. Так было лучше. На следующий день Мария вступила в националистическую лигу «Аксьон Франсэз», а через полгода мы развелись. И все равно тот вечер был пиком моей славы. Скотт не ошибся, моя книга останется следом присутствия Франка Мейера в этом мире. Доказательством его существования.
