– Танюша, в общем, ты как-то изменилась: и смотришься не ахти как, может, стоит показаться Коляну? – резко сменив тему, с ложным смирением спросил Лысый, тихо уповая, что Татьяна не станет выяснять, точнее, не помнит, какая именно врачебная специальность у Коли Весёлкина: не все настоящие психиатры носят кличку Психиатр.
– У меня, Сережа, как с психикой, так и с мозгами – всё в полном порядке, правда! – так же спокойно и тихо ответила Татьяна. – Возможно, выгляжу я, действительно, для тебя – непривычно, но это исключительно потому, что ты остался таким же, а я – очень сильно изменилась. Теперь я – настолько другая, что тебе, возможно, придется заново знакомиться со мной. Как, в общем-то, и всем остальным, кто меня знает. Знал – поправилась она. И продолжила:
– Я, конечно же, на твоём месте подумала бы то же самое, увидь я в тебе, после всего лишь трёхмесячного расставания, столь разительные перемены. Но, поверь мне, перемены эти – положительные, в хорошую сторону. А выгляжу я так устало, потому что пришлось очень много работать – причём не только в редакции, но и вне её. Сотрудничая с моими новыми знакомыми. Но, чтобы тебе всё о них рассказать, придётся издали, очень издали, так сказать, заезжать. Чтобы ты действительно понял. А на это будет полно времени в поезде…
– Ты долго будешь надо мной издеваться? – опять до небес взвился Лысый. – Ну-ка, кончай секретничать и выкладывай поживее, кто эти знакомые, где ты их подцепила, чем они занимаются, чего они хотят от тебя – всё выкладывай! И имей в виду, что пока не расскажешь, я отсюда не уйду: лагерем стану в твоём коридоре, так что и ты не покинешь квартиры, пока не выдашь – детально и подробно – ответов на все мои вопросы! Ответы эти я, на правах твоего старого друга, получить хочу непременно!
Лысый видел, что Татьяна-то и рада бы что-то ему объяснить, ответить, поделиться с ним, всё рассказать, но что-то мучит её, останавливает. То ли она не знает, с какого конца подступиться к этому рассказу, то ли ищет слова, чтобы рассказ – о чём-то очень странном и трудно объяснимом – был принят им, Лысым, сразу, без дополнительных вопросов и объяснений, то ли эти новые знакомые пока не дали ей разрешения о них кому бы то ни было, включая даже Лысого, рассказывать… Но, с другой стороны, почему тогда она зовёт его в поездку, предпринимаемую как раз по их то ли просьбе, то ли приказу? Если же они о Сергее знают и согласились, чтобы он ехал с Татьяной, то должны же они были понять, что Татьяне-то в этом случае придётся выдать Лысому хотя бы какую-нибудь информацию.
Татьяна молчала, думала, собиралась с духом и Лысый, воспользовавшись этим, словно ожидая ответа, её рассматривал. При более детальном и внимательном изучении вид Татьяны оказался ещё хуже, чем при беглом первом взгляде. Лысый внезапно обнаружил, что изменения в Татьяне носят не просто физический, физиологический характер, но какой-то интеллектуально-душевно-духовный. Никогда, мягко говоря, не бывшая красавицей – и это ещё очень мягко сказано! – Татьяна стала излучать какой-то внутренний свет.
Лысый, узнавая привычные черты лица Татьяны – длинное, лошадиное лицо, маленькие глазки, огромные губы, которым позавидовал бы и негр, носище, который иначе, как рубильником и язык не поворачивается назвать, грубую, пористую кожу: всё, знакомое до оскомины – не узнавал ничего. Уродство каждой, из давно привычных и любимых, черты лица Татьяны словно сгладилось, уменьшилось, пусть на какой-то буквально микрон, но общее впечатление от её лица стало совершенно другим. Кроме того, Татьяна, и так никогда особым весом не отличавшаяся, ещё исхудала, но как-то по-особенному, непривычно и это исхудание облагородило её: и черты лица, и руки, и весь облик…
