Сергей вдруг осознал, что его чувство к Татьяне внезапно вспыхнуло с новой силой: то ли жалость оказалась тем топливом, от которого неугасимый костёр разгорелся ещё ярче, то ли он по-новому полюбил новую Татьяну… Которую ему, возможно, действительно придётся заново узнавать, привыкать к её новым привычкам, новому образу жизни, странным, таинственным делам, которые вдруг появились и которые сразу же стали для неё настолько важны, что всё прежнее, казавшееся в ней естественным и навеки незыблемым, внезапно обратилось какой-то неизвестной стороной: или настолько изменилось, или он действительно многого в ней не замечал…
Подумал так и сам удивился: как же смог бы он, так сильно любя её, досконально зная в ней, казалось, каждый атом, чего бы то ни было – не заметить?! А, значит: это новое в Татьяне – действительно новое. Но ведь и новое должно было иметь прежде в ней какую-то почву, на которой теперь произросло, а он, Лысый, этого предрасположения к таинственному и странному ни разу никогда в Татьяне не замечал.
То есть, если быть честным, приходится сделать вывод, что он, при всём своем старании всегда и везде быть и оставаться настоящим мужчиной, оказался, на поверку, обычным мужиком. И – обычным приверженцем, носителем мужского шовинизма и столь же обычным эгоистом, который в себе видит и непостижимые взлёты духа, и падения этого духа в самые глубочайшие бездны, в других же – читай, в женщинах – не способен заметить даже самых явных проявлений духовного или интеллектуального роста или, так же, падения. И при этом – имеет наглость громогласно объявлять всему миру! – о своей вселенской любви, причём, увы, безответной, что и даёт ему право носить венец мученика… Да грош цена такой любви – и тебе! – если ты о самом дорогом, самом значимом для тебя человеке не знаешь, на самом деле, ничего! Так что, кажется, Татьяна была права, не поверив его чувству и отказавшись перевести их дружески любовные отношения в куда более серьёзные – семейные?
– Ну что, Сергей, я могу на тебя рассчитывать? – Татьяна подняла на Лысого взгляд и он снова поразился тому, насколько у неё изменились глаза – включая, кажется, даже и цвет, придав абсолютно другое выражение лицу! Нельзя было сказать, чтобы очень увеличился – на довольно сильно похудевшем лице – размер глаз, но они явно стали больше от того внутреннего света, который теперь жил в Татьяне и лучился, казалось, из всего её существа, и даже цвет зрачков, прежде банально-карий, стал теперь другим – неописуемым, необъяснимым, невозможным: шоколад, просвеченный солнцем…
Лысый, с самого первого мгновения первого дня знакомства, собственно, так ни разу и ни в чём Татьяне не сумевший отказать, совершенно автоматически кивнул и столь же привычно пробормотал:
– Само собой… – и только тут спохватился, вспомнив, что ведь собирался же сначала всё дотошно выспросить у неё, вплоть до мельчайших деталей, дойдя, если потребуется, даже до попытки шантажа – то есть не давать точного ответа насчёт предлагаемого ему путешествия – если Татьяна будет запираться и не захочет рассказывать обо всех деталях знакомства и той таинственной власти, какую приобрели над ней её новые друзья.
– Спасибо, Серёжа! Я так на тебя надеялась! – опять лишив Лысого дара речи: Татьяна, всё и всегда от него принимавшая, как должное, само собой разумеющееся, соизволявшая, максимально, головой кивнуть в знак высокого благорасположения – благодарит! Более того, фактически открыто сознаётся, что всегда ценила – и сегодня оценила! – внимание, понимание и заботу о себе и что далеко не такая она твердо-каменная и бездушная амазонка-феминистка, какой всегда и всем казалась… Так что, вполне возможно, она и всегда была совершенно другим человеком, чем все её стандартно воспринимали, но если всем остальным такое непонимание настоящей сути Татьяны можно было простить, то не Лысому, самоуверенно полагавшему, что видит Татьяну не просто насквозь, а прозревает всю её буквально на километры во всех направлениях – стыд и позор!
