– Не буду, хорошо, – сказал я. – Как же ты бежать-то решилась? Али не знала ничего?
Она отвернулась, пожав плечами, не хочет говорить, похоже, ну и я не стану её пытать. Они похитили её, эти паршивцы, и что с нею обсуждать теперь их изощрённые подлости. Я решил спросить о другом.
– Ты хочешь вернуться? – спросил я. – Я могу помочь тебе.
– Орсег, если бы я могла вернуться, я бы вернулась, – сказала Аяя, немного смущаясь. – Но… теперь уже поздно.
Поздно… вон до чего дошло… Ах, Эрбин, он здесь, так это он, так тихо сидел и не приближался, вроде, и за Завесу особенно не стремился, сохранял хладнокровие. Вот так самые большие хитрецы и ведут себя. Стало быть, Арий для него её похитил? Это как-то странно, ведь сразу после всего утром Эрбин был ещё у Вералги в доме… или… Это Арий отвёл нам глаза… сам Эрбин говорил об этой способности своего брата. Вот они хитрую штуку придумали…
Но ничего, теперь проще, тут не дворец, ни Дамэ, никакой вообще охраны нет, эти два наглеца так уверены в себе, что не потрудились хотя бы следить за ней. Думали, никто не найдёт? Бессильные смертные человечки, конечно, и не найдут, но, кому надо…
– Ты его любишь? – спросил я.
Скажет, что любит, пойду, убью его, а не любит, так, может…
Но Аяя развернулась ко мне и сказала, хмурясь:
– Что это ты, Орсег? Думаешь, хорошо так-то, ладно? Ты лучше бы интересное что рассказал бы. Вот говоришь, я сама рыб этих чудных нарисовала, так рассказал бы.
– Я и показать тебе могу. Хочешь? Поплыли сейчас же?
– Сей же час? – удивилась Аяя. – Нет, теперь не хочу.
Она сказала так просто, не смущаясь, не хочет и всё, да и почему бы ей хотеть? Устроилась тут с книгой, финики вон у неё в чашке, птички щебечут, мягкая трава и не докучает никто. Ну, кроме меня. Тогда и я решил расслабить спину, лёг на траву. И верно, хорошо, даром, что суша, а чистый рай…
– Ты помнишь своих родителей, Орсег? – спросила Аяя.
– Конечно.
– «Конечно», – вздохнула Аяя, – а я вот своих не помню. Кто были твои?
– Отец был купец, ходил по морю, маму очень любил, она родила двенадцать детей. Но в живых остался я один, остальные умерли младенцами – рассказал я, вообще-то впервые, никто прежде не расспрашивал меня о детстве или о родителях. – У меня было очень счастливое детство, родители души не чаяли во мне и я долго оставался ребёнком. Но когда умерли, один за другим, пришлось повзрослеть сразу. Мне в ту пору было пятнадцать. Тогда я для себя море и открыл.
– А как маму звали?
– Ивалла. Она была очень красивой. Я похож на неё.
Аяя засмеялась:
– Да ты не скромничаешь, я вижу, знаешь, что красивый человек.
– Что напрасно притворяться, будто я этого не осознаю. Вот ты, по-моему, ещё не поняла, не осознала, что ты чудо красоты.
Она лишь пожала плечами:
– Что с того, моей заслуги-то в том нет. А потом… – она посмотрела на меня и добавила негромко: – Я своего лица вовсе не помню. Каждый раз как отражение вижу, заново узнаю. Так что… осознавать особенно нечего. Но это всё… пустое, Орсег. Теперь хотя бы научиться чему. Вот говоришь, это всё, что тут написано да нарисовано, на самом деле есть? И покажешь мне? Может, я и вспомню…
– Как же ты от своего похитника-то убежишь?
– А меня никто не держит, но убегать я не собираюсь. Не держат, но и не обижают, чего же мне бежать? И куда? Возвернуться нельзя, а более некуда…
– Ну, гляди, как скажешь. Коли не обижают, сама и решай, – сказал я, вставая. – Так пойду я, Аяя, пора и честь знать. Днями приду, коли захочешь, поплывём, я тебе что из прежнего, али из нового покажу.
