Я думал, что друзья мои как-то сдержанней к этому рассказу отнесутся, всё-таки не особо он весёлый, а даже наоборот, а они нет, с юмором.
Значит, всё в порядке.
Хотя, похоже, «планка тонусная», мною назначенная, вроде как преодолеваться начинает, а впрочем, рано волноваться, мы же не доходяги какие, мы же в баньке, значит, выдюжим, не впервой.
– Ты вроде ещё что-то рассказать хотел, давай только поаккуратнее, не надо нас напрягать сильно, а то мало ли что? – Да-да, чтоб без коликов и развязывания пупков прошло, – немного боязливо добавил Борисыч.
Вот, думаю, и чего это они забоялись? Я сроду до «хронического» состояния их не доводил, они ж не плачут, ишь, предупреждают, перестраховщики.
– Ну слушайте, дело было не простое, нервное.
– Так погоди, раз такое дело, надо «чайку» испить, успокоиться. И без возражений, – глядя на осуждающий взгляд Виктора, сказал как отрезал Фёдорыч.
Какие могут быть возражения – это исключено. Сроду такого не было. Испили, «чай» хорош. «Тонусная планка» вроде как в дымке исчезать начинает, но особо не беспокоюсь.
– Продолжай, – говорит Виктор.
– А на чём я остановился? Запамятовал.
– На нервах, – отвечает Борисыч, – хороший за них тост был, может, повторим?
– Надо повторить, – согласно закивал Фёдорыч.
А тут Виктор сказал, резко так сказал, очень даже обидно для нас:
– Нет! Никакого «чая», зачастили, и нечего на память ссылаться, намекать.
– Продолжаю. Решил один мой знакомый приватизировать туалет.
– Что-что? – удивлённо спрашивает Виктор.
Рука у Фёдорыча застыла над столом, за закуской протянутая, губы у Борисыча безмолвно сложились буквой «О», не лицо, а маска. В общем, немая сцена произошла, прямо как у классика «К нам едет ревизор». Будто и «чаю» не пили. Я даже забеспокоился, не за себя, за них, конечно.
– А то, как он рассказывал, в стране идет полная, всё поглощающая приватизация, вот он и решил тоже приобщиться к этому делу, не для наживы, а для личного нервного спокойствия. Тёща, говорит, достала.
«Железные маски» с лиц мгновенно исчезли, рука у Фёдорыча безвольно рухнула на стол, стол устоял и на нем что было – тоже. Далее последовала непереводимая игра слов, вперемежку с хохотом.
Я опять забоялся, как бы что «хроническое» с ними не случилось. Но обошлось, вроде поспокойнее стали.
– А где этот туалет находится? На даче-огороде или где? – спрашивает Виктор, и остальные тоже согласно кивают.
– Петрович сказал, в квартире на третьем этаже.
Что тут началось! Друзья мои говорить не могут, ну не могут и всё. Смотрю, а у них как-то странно щёки раздуваться стали, и они медленно, как при замедленной сьёмке, с лавочки сползать начали, как бы расплескать что-то у них имеющееся боятся. Виктор вообще отвернулся, икает. Эти сползли, лежат. Фёдорыч зашевелился, дрожь какая-то его пробрала, редкая такая, вроде как снизу его что-то подбрасывает. Борисыч почаще подбрасывается, странно, с чего бы это.
– Куда это он пополз? Гляди, и Борисыч за ним.
– Да пускай ползут, разминаются, засиделись. Дальше забора не уползут, к столу вернутся, – стараясь говорить спокойно, равнодушно вроде, произнёс Виктор.
Хотя икота выдает в нём внутреннюю борьбу, предположительно от смеха. Да и глянул на меня совершенно не равнодушно, а как-то подозрительно. Опять же палец на меня наставил, вроде как предупреждает о чём-то, мне опять боязно стало.
Гляжу, Борисыч Фёдорыча догнал, поравнялся с ним, опять ползут, спины у них подрагивают, сами мычат. Немного проползли, вроде успокоились, развернулись синхронно, даже красиво. Строго под сто восемьдесят градусов по отношению друг к другу. При развороте у них простынки задрались, оголились выпуклые места. Я забеспокоился, как бы «крантики» не повредили. Не зря Анатолич предупреждал, чтоб осторожнее были. Я даже на себя вниз глянул, а зачем? Я же не ползу, простынка на месте, перестраховываюсь, значит. А они как услышали, раз – и одновременно поправили их, прямо «синхронисты».
