Когда Поля ушла, я оборвал все связи с ее родителями, которые за время наших с ней отношений очень полюбили меня. Как и я их. Они почти смогли заменить моих папу и маму. Они очень старались. Делали все, чтобы я не чувствовал себя сиротой. После своей дочери они понимали меня, как никто другой. Понимали, что я чувствую, потеряв родителей. Понимали, что я ощущаю, когда вспоминаю день теракта. Они и сами пережили мой шок.
Тогда, четыре года назад, Полина разговаривала со своей мамой по телефону, заходя в торговый центр. Она пришла туда получить заказанный экземпляр редкой книги. Что-то про Романовых. Полина сказала маме, что успеет к ужину, когда рвануло прямо на входе. Мама слышала взрыв в своем телефоне, слышала, как телефон ее дочери упал, слышала страшные крики. Мужские стоны, женские вопли, детский плач. Полина не успела на ужин. В тот день она отделалась легким испугом, маленькой ссадиной на руке и разбитым дисплеем своего сотового. Чего не скажешь о большинстве остальных. Тех, кто проходил через крутящиеся двери. Они оказались в западне из мелкого стекла. Сектор смерти. Чего не скажешь о тех, кто оказался в самом эпицентре разлетающихся болтов и гвоздей.
Через пару минут грянул второй взрыв. Рядом с торговым центром его слышно не было. Но он был. Асинхронный теракт бородатых мужчин в черных тканях. Нетривиальный подход к совершению массовой казни.
Последний раз я виделся с родителями Полины полгода назад. Когда я вернулся в родной город. Город, который мы покидали вместе с Полиной. Город, в который я вернулся один. Я приехал на два дня. Мы встретились на городском пляже. Выбрали место побезлюдней, но все равно рядом были какие-то слишком счастливые обыватели. Слишком счастливые, относительно наших унылых лиц.
Море. Оно будто ждало нас. Будто знало, что мы пришли к нему не с пустыми руками. Дул сильный ветер. Волны были огромные. Мама и папа Полины стояли на берегу, обхватив сосуд руками. Когда я подошел, передали его мне. Я сам все сделал. Они были единодушны во мнении, что я должен быть тем человеком, кто откроет его. Кто поделится его содержимым с морской пучиной. Кто отдаст морским волнам нового жильца. Я мысленно просил обитателей соленого мира радушно принять новую гостью.
Потом я с мокрыми щеками шел к автомобилю, на котором нас привез отец Поли. Ее мама, смахивала с моей куртки остатки пыльного пепла – все, что осталось от моей девушки. Я не мог смотреть им в глаза. Я, так долго скрывающий от них наркозависимость Полины. Я, неспособный помочь ей. Я, отдавший Полю безумному городу.
Сейчас, в темноте, все еще слыша у себя в голове звук тех яростных волн, которые радостно принимали мой дар, я уже хорошенько набрался, и знакомые мысли поприветствовали меня. Прошлой ночью я остановился на обсуждении с бутылкой своей гипотетической смерти в автокатастрофе. Сегодня я подумал о самолете. Я подумал, что было бы неплохо накидаться перед полетом, чтобы не волноваться на высоте десяти тысяч метров. Не волноваться при тяжелой турбулентности. Не волноваться от выпадающих из потолка желтых масок. Чтобы не волноваться за невинных пассажиров, когда самолет будет падать. За пожилых старичков, за грудных детей.
Рядом со мной лежит смятая розовая бумажка. Я стянул этот стикер с колонны «дружбы» перед тем, как уйти. В темноте не видно, что на нем написано, но я помню, что речь шла о взаимопомощи и честности. Этот текст не так важен, как текст на обратной стороне стикера.
