– Да, кажется, уж старания моего, так право, ровно за родным сыном хожу… Ото всей души стараюсь.
– Стараетесь вы, анафемы!.. Знаю я вас: в карты играет, а огня нет у больной собаки. Зажги лампу, да покрой его потеплее… Нет, не перенесет, кажется…
Последние слова Рыбинский произнес с искренним огорчением, махнул рукой и вышел из кабинета.
Яков злобно и презрительно посмотрел вслед ему, потом с досадой бросил на собаку теплое одеяло.
– Хоть бы комнату-то другую выбрал… комната-то покойником пахнет… – проговорил он про себя и, не договоривши мысли, боязливо оглянулся вокруг.
Рыбинский из кабинета прошел в одну из отдаленных внутренних комнат. В ней было несколько красивых горничных девушек. Все они, при входе барина, бросились к нему с выражением радости.
– Ну, ну, пожалуйста, без восторгов! – сказал он, садясь. – Я сегодня расстроен… Тальма ужасно плох… Параша, поди сюда…
Последние слова относились к черноглазой, беленькой, румяной, свежей девочке лет семнадцати, с лукавым и несколько наглым взглядом. Она подошла.
– Слушай: ты должна сегодня плясать по-цыгански, и плясать так, чтобы я остался доволен. Ко мне приехали гости, я нахвастал тобой, смотри же, не ударь лицом в грязь… Если удивишь всех, на платье подарю, а то, смотри, рассержусь… Слышишь?
– Слышу-с!.. – отвечала Параша, бойко и прямо смотря в глаза барину. – Уж коли нахвастали, так покажу себя…
– Молодец-девка… Поцелуй меня…
Параша страстно обвила руками шею барина и прильнула к его лицу своими розовыми губами, не переставая смотреть ему в глаза.
– Огонь, шельма… – проговорил Рыбинский, улыбаясь. – Поди же оденься… Да послушай: тут у меня есть один дворянинишко: его сейчас ты узнаешь, такой из-рыжа, харя глупая и одет скверно… Вскружи ты ему голову, пожалуйста…
– Да ведь гадкой!.. – проговорила Параша, делая гримасу.
– Ах ты, мерзавка, да разве я для того… – сказал Рыбинский, невольно улыбаясь смелой девочке. – Поди-ка сюда: я тебе уши надеру…
– Извольте-с, – отвечала Параша с гримасой и снова бросилась на колени к барину и снова прильнула к нему в страстном поцелуе.
– Плут ты будешь, Параша… Я тебя взаперти буду держать.
– Коли вместе с тобой, так ничего, еще тем лучше.
Рыбинский весело засмеялся.
– Нет, одну, да на хлебе и на воде…
– Покорнейше вас благодарю: извините-с, не согласна, я уж к чаю привыкла да к сливочкам.
– Ну, поди же, поди: мне некогда, гости дожидаются… Слышишь: мне хочется, чтобы ты этого недоросля раздразнила хорошенько, чтобы он стал за тобой ухаживать, а тут делай с ним что хочешь, хоть прибей… Понимаешь?…
– Давно все поняли-с… Это наше дело-с: для вас все можно…
И вздрагивая плечами по-цыгански, выбивая ногами дробь, Параша вылетела из комнаты.
– Ах, ракалия… Погоди, поди сюда! – говорил Рыбинский, смотря вслед ей загоревшимися глазами.
– Извините, некогда: гости ждут… – отвечала Параша из-за двери и убежала.
– Я тебе дам! – говорил Рыбинский, с улыбкой грозя ей.
– Ну а ты, Палагея, – прибавил он, уходя и обращаясь к самой старшей из девушек, – скажи, чтобы весь табор приходил в залу и сами оденьтесь и выходите… Да петь хорошенько! Слышите!..
И он вышел.
– Эту Парашку просто извести надо, – проговорила одна из девушек, высокая, смуглая, с зелеными глазами и тонкими губами, некогда красавица, теперь увядающая.
– И есть извести бы надо, – примолвила другая, полная, круглолицая. – Мы, смотри-ка, все обносились, а ей одной только и дело: то платье, то платок…
