Когда доктор мельком бросил взгляд на майора – тут же осекся. Выражение лица следователя говорило буквально следующее: «Мели, мели, Емеля, твоя неделя».
– Понимаете, Илья Николаич, – начал невозмутимо расставлять точки над «i» Тутынин, поймав паузу в словесной эквилибристике доктора. – Я потому вам позволил все подчистить в амбулаторной карте, что в этом особого криминала действительно нет, как и смысла… Ну, нагоняй получите от заведующего, не более. Барсуков действительно был у вас на приеме, это несомненно. Труп его настолько обгорел, что установить сейчас, был ли он на тот момент трудоспособен или нет, мы не имеем никакой возможности. Поэтому и смысла нет. Криминал в другом.
– В ч-чем же? – переспросил доктор, чувствуя, как в животе опять начинает ворочаться несуществующий ребенок, а к лицу снова приливает кровь.
– В той цепочке событий, которую не разглядит разве что слепой. Посудите сами: сначала вы ссоритесь с Барсуковым, да так, что он разъяренный вылетает из кабинета и хлопает дверью. На глазах у всей очереди! Это первое звено цепочки. А вскоре вы исчезаете на полчаса, и вас никто не видит… Никто не знает, где вы находитесь, вы начисто скрылись с экранов радаров. Третьим звеном, собственно, является сам взрыв джипа и гибель в огне того, с кем вы так натурально повздорили. Вот, собственно, и все. Теперь, внимание, вопрос… Надо вставить недостающее второе звено. Где вы были сегодня примерно с трех до трех тридцати?
– Вы хотите с-сказать, что я за эти п-полчаса подложил взрывчатку в д-джип Барсукова? – чуть не задохнулся от негодования Стерхов.
– Согласен, версия выглядит весьма натянутой, но пока она единственная, увы, – цокнув языком, покачал головою Тутынин. – Другой у нас нет. И, заметьте, вы не ответили пока на мой конкретный вопрос.
– Я ходил в с-стационар, в ординаторскую т-терапии за историей болезни.
– Это можно сделать за десять минут. Вы отсутствовали полчаса. Что вас задержало? Или кто? Чью именно историю вы искали и зачем? Кто вас там видел? С кем вы разговаривали?
Сказать, что доктор чувствовал себя кошкой на раскаленной крыше, вернее – котом, значит ничего не сказать. Все складывалось хуже некуда. На самом деле он получил эсэм-эску от Лилии, симпатичного врача-физиотерапевта, где она намекала, что у нее перерыв, и они могли бы… скажем, непринужденно поболтать. Но «светить» подобную связь Илья не должен был ни в коем случае, не имел права, ибо Лилия была женщиной замужней, и вообще…
Представьте себе, наш доктор оказался настолько любвеобильным, что не мог сидеть молча, видя проходящую мимо понравившуюся женщину… Это противоречило его основополагающим гендерным принципам, не соответствовало психотипу.
Разумеется, никакого алиби себе Стерхов не заготовил – не думал, что так неудачно «стекутся обстоятельства». Знал бы прикуп, как говорится, – жил бы в Сочи. А так – никто из коллег не подтвердит, что его видел в отделении. Увы!
До стационара он не дошел, повернул за угол, проскочил вестибюль, спустился в физиоотделение и был таков… Настоящей причины его отсутствия даже Ниночка не знает, что уж говорить о тех, кто сидел в коридоре.
И с Барсуковым перед этим они поцапались не на жизнь, а на смерть. Бизнесмен лез на рожон, невзирая ни на что – продляй, дескать, док, больничный, и все! Потому что ему, видите ли, так надо!
