Дьяк Ларион писал быстро, красиво, чтобы воевода не утруждал слишком очей, читая эти опросные листы.
– Кем ты, вор Микишка, был послан в острог, к кому и для какой надобности? – и дьяк поднял на Никиту внимательный, но отнюдь не грозный взгляд. Бородатый кат Николка, шмыгая жутким, с рваными ноздрями носом, возился в дальнем углу у жаровни, мучаясь бездельем – и спать не дают, и дело не движется…
Никита думал недолго – ясно дело, проник в острог не в купеческой лавке кафтан себе новый купить!
– Послан я атаманом Степаном Разиным для тайного догляда за ратной силой в остроге. Да где и как крепкие ли стены, чтоб приступ верный делать. Высмотрев, собрались было возвращаться, да нечистый попутал, на воеводских ярыжек наскочили. Знамо дело, на своем пепелище и курица бьет, в своем городе и ярыжки каждую лазею знают, вот мы и угодили к ним в руки.
– Та-ак, – протянул Ларион, записывая слова Никиты, а тот снова, поочередно, глянул на лохматого, давно в бане не мывшегося ката, на скрипящего гусиным пером дьяка, чуть заметно подмигнул Тимошке, кивнул головой в сторону, где стояло станом войско атамана Разина.
Никита напустил на себя простоватый вид, сокрушенно вздохнул:
– Про меня это не мимо сказано – некуда оглядываться, когда смерть за плечами! Не резон и мне запираться, пойманному. Проклянет нас теперь атаман, помыслит, что мы к воеводе переметнулись, – и снова мельком на Тимошку глянул, словно приказывая: «Оповести атамана, что с нами приключилось, да о замысле здешних стрельцов поведай! Иначе быть большой беде!»
Тимошка прикрыл веками глаза, давая знак Никите, что он его хорошо понял, а на слова Кузнецова попытался было шутить:
– Не тужи, стрелец, по бабе – Господь девку даст! Не тужи, что у атамана ты теперь в мыслях повешен; коль послужишь воеводе Ивану Богдановичу, то и милость получишь. Не так ли, дьяк Ларион?
– По службе и чины… – отбурчался дьяк Ларион, и снова со спросом. – К кому из здешних посадских явились? И был ли кто с вами в воровском сговоре супротив государя и царя Алексея Михайловича? – задал новый вопрос Ларион Ермолаев, хорошо знающий, что город оказался наводненным прелестными письмами от Степана Разина, ярыжки не поспевали их выхватывать из рук синбирян.
– Нам того делать было не велено, дьяк, потому как с прелестными письмами были посланы другие люди.
Дьяк живо вскинул голову, пытливо глянул в измученные болью глаза. Спросил:
– Назови, кто да кто из воров послан с теми прелестными письмами? У кого укрываются?
Не успел Никита ответить, как Тимошка, пристукнув для строгости ладонью о столешницу, задал вопрос, от которого, как он думал, можно будет впоследствии попробовать извлечь немалую пользу:
– Узнал бы ты тех воровских подлазчиков из разинского стана, ежели бы внове встретил в остроге? Говори по доброй воле, коль не хочешь поутру познаться с мастерством и сноровкой ката Николки!
Как ни болела от побоев голова, но Никита смекнул, что Тимошка подбрасывает ему надежду спастись из пытошной. Нахмурив брови, он страдальчески поморщился, глянул на дьяка Лариона, который оторвал взгляд от бумаги и с подбадривающей улыбкой ждал ответа.
– Ну, что же, не один рак назад пятится, в иную пору и умному человеку тако же сделать не грех. Тем паче, что на мне присяга великому государю и царю Алексею Михайловичу… Пиши, дьяк Ларион, что по доброй воле готов я поутру указать воеводским ярыжкам трех мне ведомых из Самары посадских, коих атаман Разин послал в острог с наказом смущать стрельцов к измене… Не велик грех ляжет на мою душу, потому как то люди холостые, один из бурлаков, а двое пришлые бобыли бездомные. На атаманово золото польстились, следом за мной и Игнашкой через потайной лаз в стене пролезли. Известите воеводу, что ежели дарует мне живота, готов услужить ему.
