– Вы пресса, говорю?
– Да, – ляпнула Аня.
– Ну а чего в артистический вход пошли? Какой канал?
– Канал? Э-э-э, «Вести Ялты».
Аня сделала вид, что лезет в сумку за удостоверением, но рука хватала только блокнот с ручкой, да еще банан, противно теплый, точно вареный, от уличной жары.
– Новенькая, значит, – охранник хмыкнул на ее мешковатый льняной сарафан. – Настюху обычно к нам присылают.
Аня пожала плечами.
– Ладно, – охранник подобрел. – Ты, это, на балкон иди, сядь там тихонечко. Сам с утра не в духе с этим павильоном. Лучше, чтобы тебя не видно, не слышно. Или ты интервью брать?
– Нет, я так, заметку.
С балкона видна сцена в белой гипсовой лепнине, ряды красных кресел, розоватые пылинки в луче прожектора. На сцене, наклонившись к оркестровой яме, шатен за пятьдесят. Темные очки прячут взгляд, он зажимает правое ухо пальцами, берёт ноту, обрывает, хриплым голосом, очень серьезно, командует вниз: «Дайте ля!», «Дайте выше, выше, во-о-от, теперь пониже», «Где альт?», «Я не могу работать, когда басы спят! Ты кирнул что ли, Вася?». Вступила мелодия – надрывная, знакомая всем, не только любителям караоке. Застучали ударные, замигал свет. По проходам внизу засновали ассистенты.
Под эту суету Аня вдруг открыла блокнот – и принялась писать, как Чехов прослушивает Софочку.
И тут лист блокнота вспыхнул белым, как и ее пальцы, а ручка вдруг обрела длиннющую тонкую тень. Музыка смолкла; люди внизу, шатен со сцены, музыканты из ямы – теперь все смотрели на Аню, захваченную прожектором.
– Девушка, я вас спрашиваю, вы кто вообще? – крикнул шатен. – Я же запретил прессу на репетиции. Что за город! Павильон поставить не могут, а сюда пролезли, – шатен добавил мата, но уже смягчаясь.
Свет прожектора с Ани не сместили, пришлось отвечать. Поднялась.
– «Вести Ялты».
Голос – от волнения или от жары – прозвучал хрипло, словно решила спародировать шатена.
– Запишите, что я бодр, свеж и весел. А подрядчики в Ялте – дерьмо. Записали?
– Да, я… – Аня увидела, как охранник у двери машет ей, чтобы уходила.
– Мне некогда, интервью после концерта дам.
Аня повернулась и, спотыкаясь о кресла, заспешила к охраннику, на теплый желтый свет открытой двери.
Охранник проводил Аню до туалета, уговаривая, что ничего, ничего, вроде не обиделся, он нормальный, его тут любят, и он ваши «Вести» уважает. С Настюхой, например, в прошлом году… Охранник осекся, сказал, чтобы Аня выходила в ту же служебную дверь, а то ему прилетит.
В туалете по обыкновению не было бумажных полотенец; Аня обтерла руки о сарафан. Уходя, остановилась перед зеркалом возле гардероба. Задумалась: что же ей все-таки носить, чтобы не выглядеть чучелом? Может, тельняшки с брюками? На ум сразу пришли подвыпившие пузатые туристы в фуражках капитанов. Нет уж, лучше юбки. Она приподняла подол с темными, сырыми следами пальцев до колен, потом выше…
– Ножки у тебя, Ольга Леонардовна, как у невесты!
Аня уронила подол, заглянула в гардероб, ощетинившийся пустыми крючками. В углу на стуле сидела старушонка и вязала. Руки у нее были огромные, спицы в них не мелькали, а плавно и тяжело раскачивались.
– А живот – заплыл-поплыл… Где она, талия Книппер? Ау-у? – говорила старуха своим спицам. – Если так дела пойдут, я тебя не разомну, ищи себе другую массажиску.
– Мариночка, дайте хоть на старости лет шоколаду поесть! Всю жизнь ведь впроголодь. То денег не было, а потом вот, роли. Роли, роли… – словно отвечали старухе ее же спицы.
