Мальчики встали и направились в указанную Шангиным сторону, вместе с ними пошла и девочка. Провожая их глазами, Пётр Иванович внимательно взглянул на Эркемея, оставшегося недвижимым.
– Хочет о чём-то спросить или просить, – подумал Шангин.
Старик поселился на правом берегу пруда у давно вдовевшей старухи Бурнашёвой. Старуха слыла знахаркой, но последнее время сама часто болела, и Эркемей снискал её расположение, показав знание трав и умение заговаривать боль. Помог Эркемей кое-кому из соседей и маленький домик Бурнашёвой вновь обрёл свою тайну и боязливую в народе славу.
Однако Эркемей понимал, всё это может быстро кончиться, стоит лишь церковникам заподозрить его в чернокнижии. Что прощалось рождённой в православии вдове, могли не простить вновь крещёному инородцу. А всё, потому что деньги и дары за лечение проходили мимо ненасытных попов. И хотя он в церковь ходил почти ежедневно, и свечки ставил, на это могли и не посмотреть. Вот и хотел Эркемей поступить на службу, заручиться поддержкой властей.
– Ваше превысокоблагородие. – Эркемей не знал, как надо обращаться к столь важному человеку, подошедшему к мальчикам, и добавил, на всякий случай, приставку превысоко, – позвольте обратиться.
– Ну что ж, пройдёмся. Зови меня Петром Ивановичем или господином Шангиным.
И они пошли по тропке вдоль берега пруда.
– Господин Шангин, канцелярии толмач не нужен? Или лекарь?
– Хм, – хмыкнул удивлённо Шангин, одновременно подумав, – толмач, а вслух спросив, – и что ты можешь?
– Я в Джунгарии в монастыре учился ремеслу врачевания, знаю язык алтайских племён, монгольский, немного китайский, разбираю тибетскую грамоту, русскую грамоту учу. Печатный текст разбираю свободно, а письменный пока плохо, и письмо плохо выходит, но я стараюсь.
– О врачевании в госпитале и думать забудь, нас епархия со свету сживёт. Скажет, что колдуна-язычника к такому господнему делу приставили.
– Я, господин Шангин, крещён.
– А вот к своему христианскому имени так и не привык, Эркемеем представляешься. Крещён это одно, а вот искусство твоё языческое и его не окрестишь, – и поразмыслив, – А вот толмачём… Толмачём это надо подумать. Приходи-ка завтра после полудня в канцелярию. Запишем тебя Пантелеймоном Эркемеевым. Постоянной работы для толмача в канцелярии нет, будешь выезжать летом с партиями, тогда и деньги будут платить. Запишем при канцелярии, а это, значит, будешь ты человек казённый, а не просто знахарь инородец.
– Есть у меня ещё дело, господин Шангин. Дело тайное. Я знаю, Федя и Стёпа говорили о разбойниках.
– Говорили, и ты знаешь, где они?
– Нет, но знаю, где они скоро будут.
– И где же?
– Скоро они придут в Барнаул за золотом и серебром.
– Серебряный караван, что ли грабить? Пустая затея. Неужели не знают, что он ходит под надёжной охраной.
– Нет, господин Шангин. То серебро демидовские люди спрятали. Сделали чертёж, записали его тайнописью, а после сожгли. Тайнопись в трёх местах, и пока все части не соберёшь, плана не начертишь. У атамана две бумаги, а третья в Барнауле. Я не знаю у кого, но это сын демидовского приказчика.
– И когда они прибудут в Барнаул?
– На днях, однако. Не знаю, все, или только атаман. Зовут его Василь Никанорыч, а его ли это имя – никто не знает. Но я его видел, помню. Коль его поймать, можно выведать и про клад. Но раньше надо вызнать у кого могут быть недостающие записи, пока не пришли тати.
