Белуха. Выпуск №3 - страница 17
Из подпола пахнуло сыростью, прелью и каким-то ещё слабым, слегка сладковатым, но тревожным запахом.
– Слазь, посмотри там, что к чему, – приказал солдату не по военному.
– Ваше благородие, – голос солдата перепуганный. – Убили его.
Осмотр и вскрытие в барнаульском госпитале показали, что Максимова мучили, и он умер, не выдержав страха и боли от разрыва сердца.
– Выпытывали у него, конечно, тайну шифрованных записей, из-за них и в избе всё перерыли. А вот нашли или нет – бог его знает. Хотя и бога поминать при таком дьявольском деле как-то не пристало, – размышлял Шангин.
Чулкова известил в тот же день, сняли допросы с Айламыс, по новой допросили Эркемея и мальчиков, соседей Максимова, оповестили кого можно о приметах супостатов, но тех уже в городе не было.
– То ли не нашли они тайной записи, то ли решили выждать, пока не уляжется переполох после смерти Максимова, то ли клад был спрятан за городом, то ли они его уже забрали, неведомо. Одно ясно, из города они ушли, и это точно! – Такой подвёл итог своего неудавшегося ареста разбойников важный государственный чиновник Пётр Иванович Шангин.
Со временем стало всё забываться, и даже Айланыс, которая первое время билась и кричала во сне, после дедовских трав и заговоров успокоилась.
В самом начале сентября из Тобольска пришла весть о том, что Морозов приговорён к отправке на каторгу, на Нерчинские рудники.
(Продолжение в следующем номере альманаха).
Дом у реки
(Рассказы старого бича)
На обрубке дерева сидел человек. Его задумчивый взгляд, устремлённый вдаль поверх плавно плывущей реки, и лёгкие движения губ говорили о мысли и о том, что он ведёт беседу с кем-то видимым только ему.
Человек – мужчина, явно родившийся в конце первой половины двадцатого века, – об этом говорил не только его телесный облик – редкая борода с буйной проседью, колышимые лёгким ветром хилые седые волосы головы, лоб, покрытый густыми глубокими морщинами, глаза наполовину закрытые нависшими на них старческими веками, склонившаяся к земле спина и руки, вяло опущенные на острые колени, но и одежда – некогда яркая красная рубашка с длинными острыми кончиками воротника; двубортный пиджак с широкими лацканами, лет пятьдесят назад нёсший парадную нагрузку, а ныне пошарканный и залатанный на локтях; расклешённые брюки без манжет, потёртые на коленях и тирольская шляпа с разноцветной кисточкой на узкой витой ленте по нижнему краю кроны.
Июль, 2018 год, мужчине далеко за…
Глубоко втянув в себя тёплый воздух вечерних сумерек, старик прокашлялся и тихо проговорил: «Что, решили про бичевскую жизнь послушать? Правильно решили. Сейчас уж и бичей-то нет. Мы, старики вымрем, и всё на этом закончится. А кто мы такие, почему именно нас послушать надо, вот об этом и толковать хочу. Старики мы, бывшие бичи. Сейчас уже не бичую. Какая-никакая, а избёнка есть, вон, – кивнув головой за спину, – стоит на бережку. Справа и слева соседи, у них дома большие, двор крытый, у Петра Васильевича лошадь, а мне много не надо, комната, сенцы, погребок. Огородик есть, морковка, огурчики, малина и смородина это конечно, ну и коза. Куда без неё? Как другие, с кем довелось в экспедициях мотаться то не ведаю. Давно уже растерял связи с ними, да… и живы ли… жизнь-то она… не Микешка. Оно, конечно, кто-то, как я, к примеру, осел, кто-то в бомжи подался, а кто и помер».
Семён вновь тяжело вздохнул.