– Значит, и мне можно держать про себя кое-что? А то я сейчас чуть не покаялся…
– Н-ну, если тебе хочется… Если так надо… Это твое кое-что – оно не опасно для меня?
– Это что – ревность? – поспешил он спросить. – Айферзухт?
– Инобытие любви – бабушка так говорит.
– Понимаешь, это кое-что, оно является частью и твоей тайны и живет, пока существует твой секрет. Оно может быть страшным, но может быть и смешным…
– Мы ведь все скоро откроем друг другу? Обещаешь? Ну и хорошо. Хорошо! – Она тряхнула головой, отгоняя свои сомнения. – Ты меня любишь?
– Да, – твердо сказал он.
– А я умираю от любви. Выпьем за это счастье. За любовь.
И они медленно выпили сладкое детское вино, сильно пахнущее земляникой.
Неуклонно надвигалось молчание, предшествующее великой минуте. Уже Федор Иванович под ее непрерывным ласковым взглядом сквозь очки съел большой – лучший – кусок индейки. Уже выпили чаю. Свадебный ужин пришел к концу.
– Ну-у? Что теперь будем делать? – спросила она, и голос ее сорвался на шепот. Она смотрела на него. Это было мужское дело – произнести решающие слова.
И он их произнес:
– Пойдем теперь туда?
– Придется идти…
Они вошли в другую комнату. Федор Иванович улыбнулся ей:
– Взойдем на ложе?
– Придется взойти… Ты ложись, а я сейчас…
Она вышла. Он неумело сдернул пикейное покрывало с одной постели, обнажив красивое плюшевое одеяло – белое с зелеными елками и оленями. Сбросил халат на тумбочку и лег, утонул в мягкой, холодной, пахнущей туалетным мылом, совсем непривычной среде.
«Что мне нужно? – думал он. – Мне ведь очень немного нужно. Чтоб пришел наконец из области снов белоголовенький мальчишечка и чтоб рядом был самый близкий взрослый человек. Вот этот, что за стеной. Мать мальчишечки. Не таящая от меня ничего. И тогда мне море по колено… С самого детства буду учить моего малыша разбираться в красивых словах, не попадаться на их приманку, чисто смеяться и не бояться ничего. И не иметь в душе ничего такого, от чего на лицо ложится особенное, несмываемое выражение: как будто человек почуял дурной запах…»
Вдруг он как бы проснулся. Дверь была открыта. Там стояла, сияя глазами, молодая женщина в длинной ночной рубашке с розовыми бантами. На ней не было очков. Распущенные темные волосы легко шевелились на плечах.
– Кто это такой? – Он попятился в постели. – Какая-то новая! Как вас зовут?
– Ты меня не узнал?
– Леночка, Бог создал для меня не эту незнакомую красавицу, а тебя. А этой прекрасной рубашкой надо любоваться отдельно. Бабушка подарила?
Она кивнула, и оба рассмеялись.
– Сними… Для первого свидания.
– Может быть, не надо?
– Мы ведь с тобой одна плоть. Я хочу видеть тебя всю. Ты лучше, чем эта рубашка.
– Может быть, потом?
– Нет, сегодня! Сейчас!
– Хорошо… – И вышла.
Должно быть, там, за дверью, она набралась мужества – вошла спокойная, нагая. Повернулась и плотно закрыла дверь. Спина, тонкая шея и плечи у нее были как у семилетнего мальчика из интеллигентной семьи. Тем неожиданнее поразила того, кто лежал в постели, зрелая сила ее тяжеловатой женственности, тронутой чуть заметным, размытым румянцем. Еще плотнее притянув дверь, она повернулась, откинула волосы назад. Качнулась и дрогнула грудь, как две большие напряженные грозди. Почувствовав быстрый мужской взгляд, Лена безжалостно придавила их, сложив обе руки локоть к локтю, и они в ужасе, полуживые, выглянули из-под ее рук.
